– Ножки-Палочки. Костлявая спереди и сзади. – Это сказал средний парень, тот, из Зала. Они с сестрой, видимо, были не очень дружны, хотя для него так разговаривать со мной и пользоваться кличками было скорее ритуалом, чем реальностью.
Я оттолкнул его кулаком прежде, чем мать смогла обратиться к нему. Он посмотрел на меня прищурясь, но не издал ни звука, даже не захныкал.
– Она теперь в Королевской семье, твоя сестра лучшая из вас. Не смей больше говорить о ней такие слова.
Спорить со мной не полагалось, и он это знал.
Вставая, я сказал:
– Я переночую здесь, а завтра спокойно поговорю с бабушкой наедине.
В комнате внезапно на мгновение наступила тишина, меня охватил озноб, хотя именно в этот момент ожило пламя в очаге, в одном из поленьев зашипел сок. Затем обе женщины сказали одновременно.
– Да будет так, – сказала бабушка.
– Я сделаю вам постель, – сказала мать.
Среднего парня с отвислой челюстью я взял к себе в постель, скорее чтобы наказать его, чем развлечься. Я хотел снова сделать ему больно за прозвище, и я не был с ним нежен. Он не жаловался, пожалуй, у него не было ни воображения, ни опыта для жалоб. Но даже его присутствие в постели не согрело меня. Большую часть ночи я не спал, пытаясь представить, в каких отношениях он был с Линни. Только под конец я понял, что он был связан с девушкой Земель Линни, а не с Королевской Седовласой. Седая Странница для него будет существовать только в рассказах и в песнях. Странный посев, случившийся много лет назад, который поместил именно этого птенца именно в это гнездо.
Наконец, настало утро. Когда я встал и раздвинул полог, дома никого не было, кроме бабушки и меня. Парни отправились по своим делам, а мать была в Зале, приводя в порядок записки перед очередным днем плача.
– Старуха, – сказал я.
Она повернулась ко мне с непроницаемым лицом и отерла руки о бока своей поношенной серой юбки.
– Она будет великой плакальщицей, – сказал я. – Возможно, величайшей из всех, кого знал мир.
Она кивнула.
– И Королева хочет, чтобы она уже сейчас приступила к работе над траурными стихами. Но…
Она снова кивнула. Именно тогда я увидел, что в ее глазах светится ум, и мне стало ясно, что Седовласая происходит из поколений искусных женщин Земель, хотя посеяно было королевское семя. Мне, собственно, не понадобилось продолжать, но правда вынуждала меня.
– Королева послала меня, чтобы…
Она прервала меня.
– Ты заставишь их помнить меня? – спросила она, и глаза ее внезапно заблестели, а рот широко открылся.
– Бабушка, да.
– Тогда я приведу в порядок комнату на чердаке. Мы там ничего не трогали с тех пор, как ушла Оплакиваемая. – Она повернулась и оставила меня одного, уставившегося глазами в огонь. Я слышал ее шаги на деревянной лестнице и скрип досок в полу над моей головой. В утреннем очаге только ярко тлели угли, но мне показалось, что я вижу над угольками радугу. Я протянул руки к очагу, но не почувствовал тепла.
Не знаю, сколько времени я смотрел на угасающий огонь, когда вдруг почувствовал, что кто-то трогает меня за локоть. Я резко повернулся. Это была старуха. Она протянула мне Чашу. Очевидно, это была фамильная драгоценность, она была вырезана из куска черного камня, умело ограненная, вековой давности. Я взял ее в руки и ощутил ее плотную тяжесть. Перекатывая ее между ладонями, я ощущал, как резьба отпечатывается на руке.
– Я пойду сейчас, переоденусь, – сказала она.
– Я наполню чашу, – ответил я.
Я долго сидел у окна, прежде чем приступить. Я думал о Линни и о том, как она со спокойным лицом взглянула на меня, шепча: «За все, что ты сделал…» Сделал! И все, что я сейчас делал для нее тоже, хотя этого требовала Королева. Потом лицо Королевы, алчное, коварное, лицо холодной интриганки, вытеснило из моей головы лицо Линни.
Я взял маленький шелковый кошелечек, висевший у меня на шее, открыл его, и на меня сразу пахнуло резким запахом мускуса. Я постучал по кошелечку, из него выкатились три темных зернышка люмина.
Орехами люмина пользуется только Королева. Одного маленького зернышка достаточно, чтобы вызвать чувственные иллюзии и фантасмагории. Два зернышка вызывают истерику и кошмары. Три зернышка, размоченные в вине, ведут к короткому наполненному видениями сну и смерти. Это самая быстрая и безболезненная смерть, которую мы можем дать. Поэтому только Королеве разрешено пользоваться этими зернышками. У нее при дворе растет два дерева люмина. Все остальные деревья были уничтожены, за исключением тех, что, возможно, растут в самых дальних, непроходимых лесах.
Я посмотрел на зернышки и вздохнул. Кто-нибудь другой, вроде Т'арремоса, захотел бы прикарманить орешки, а старуху вместо этого придушить. Но у меня был приказ и, кроме того, она была бабушкой Линни. Мои руки не должны принести ей страдания.
Я подобрал зернышки и вбросил одно за другим в Чашу. Они тихонько звякнули. Затем я влил немного вина Королевы из фляжки, которая была у меня с собой. Не годилось отправлять старуху в ее последнее путешествие с их обычным пойлом Земель. Она отправится с шиком; это была моя собственная идея.
– Я готова, – сказала она.
Я обернулся и взглянул на нее. Она стояла в дверях, одетая в длинное темное платье, покрывавшее ее от шеи до лодыжек. Жители Земель идут к смерти укутанные, тогда как мы, члены королевской семьи, просто укрываемся прозрачной шелковой простыней. Я не выразил никаких чувств, даже не моргнул, потому что я не хотел смущать ее.
Я тихо поднялся за ней по лестнице, по крайней мере, настолько тихой, насколько позволяли ступени, потому что они вздыхали и стонали под двойной тяжестью наших шагов – странный аккомпанемент путешествия.
Комната наверху была без окон, соломенная крыша над ней старая, в ней стоял отчетливый запах плесени. Темнота нарушалась единственной свечой, и в ее тусклом свете я ясно увидел кровать с искусно украшенными резьбой ножками, со сверкающей чистотой постелью. Над кроватью висел рисунок с изображением креста и шара.
Без лишней возни старуха легла и сложила руки одну поверх другой на животе.
– Мне не надо исповедоваться перед тобой, – сказала она. – Я все сказала вечером дочери.
Я кивнул. Они обе знали. Эти женщины не боялись правды. Седовласая из породы стойких.
Я опустился около нее на колени и протянул Чашу.
– Давай, возьми Чашу, – сказал я. – Тебе понравится вино. Оно, – я поколебался, потом решил соврать, – с благословением Королевы и с тремя зернышками с ее люминовых деревьев.
Она без колебаний взяла Чашу и осушила ее, как будто ей не терпелось уснуть. Затем она отдала ее мне.
Когда выпитое вино начало действовать, глаза у нее сперва заблестели, потом затуманились. Рот начал растягиваться в гримасу, которую мы называем Улыбкой Мертвеца. Она начала что-то шептать, и услышанные мною обрывки слов убедили меня, что начались видения, потому что она говорила о святых и светлых вещах.
