Запах крови просочился в моховые заросли — и на ветвях зашелестели крылья стервятников, а в кустах что-то зашуршало и заскрипело. Чёрные перья мелькнули за ребристым стволом хвоща, зубастая морда высунулась изо мха и спряталась обратно.
Солнце спустилось за кроны гигантских хвощей, и тени удлинились. Переменившийся ветер донёс издалека перестук колёс, шипение пара и дробные щелчки костяных лап о мостовую — где-то за лесом пряталась широкая дорога.
Кесса приподняла дымящиеся ветки, потыкала ножом потемневшие полоски мяса — оно не спешило высохнуть, всё сочилось прозрачной жижей, и от одного запаха Речница сглатывала слюну. Она отрезала небольшой кусок, поддела на лезвие и бросила на мокрый мох, дуя на обожжённые пальцы. Тихий скрип над ухом заставил её вздрогнуть и молниеносно развернуться с ножом наготове.
Предзакатная тишина подшутила над ней — на поляну и впрямь выбрались харайги, но ни одна из них к Кессе не приблизилась. Они вчетвером обступили голову алайги и торопливо скусывали с неё мясо. Перья на их лапах настороженно подрагивали.
Нингорс, обгладывающий мясистую лапу алайги, поднял голову, вздыбил шерсть на загривке и сердито рявкнул. Харайги бросились врассыпную и попрятались по кустам прежде, чем хеск успел подняться. Проводив их недовольным рычанием, он вернулся к еде. Кесса мигнула.
— Нингорс, на что тебе эта голова? Пусть едят…
— Ещё чего, — фыркнул хеск.
Речница покачала головой. В кустах снова мелькнул алый хохолок — харайги не уходили далеко, перескрипывались в зарослях. Речница подошла к недоеденной голове и взяла её в руки. Разглядывать следы смертельных ожогов не хотелось, но и отвести взгляд не удавалось никак. Видно, кровь внутри этого черепа в один миг вскипела, и костные швы разошлись, — под почерневшей шкурой нащупывались какие-то куски и обломки…
Чёрные ящеры навряд ли видели её, но шорох ветвей заметили — и подались назад. Речница положила перед ними голову алайги и шагнула назад. Пока за ней не сомкнулись кусты, харайги стояли неподвижно, но едва она вышла на поляну, ветки заколыхались, а к скрипучим голосам ящеров прибавился хруст разрываемой шкуры. Нингорс недовольно покосился на Кессу, но промолчал — его пасть была занята хвостом алайги.
Небо над хвощами окрасилось размытым пурпуром — солнце уходило. На ветвях зашелестели крыльями шонхоры — сытые или голодные, они все вернулись в ночные укрытия. С тоскливыми воплями кружили над деревьями стервятники — полуобглоданная туша алайги манила их, но Нингорс не подпускал к ней никого, и крылатые падальщики не решались спуститься.
Увидев алое небо, Алгана оторвался от еды и принялся языком и лапами счищать с себя кровь. Покончив с этим, он выпрямился и, приподняв крылья, повернулся к заходящему солнцу и завыл. Стервятники с воплями взметнулись над лесом, стук колёс на далёкой дороге затих — и зазвучал снова, но гораздо громче. Кто-то спешил.
— Нингорс, что ты? Тебе больно? — испугалась Кесса. Ей было не по себе от этого воя — тоска сжимала сердце.
— Солнце уходит, — отозвался хеск, не сводя глаз с пылающей кромки на горизонте, и снова завыл. Когда алый шар скрылся из виду, он сложил крылья, окинул подозрительным взглядом потемневшую поляну и подошёл к дымящейся яме.
— Долго ещё? — ткнул он лапой в груду веток и сочащийся из-под них дым.
— Всю ночь… и ещё один день, — вздохнула Кесса. — С рыбой получалось быстрее. Никогда не видела таких больших кусков мяса!
— Голодно у вас там, — проворчал хеск. Пошевелив лапой ветки, заготовленные для костра, он отмерил несколько шагов в сторону и вскинул руки, очерчивая круг. По земле, выгибаясь кольцом, пробежала полоса синевато-белесого сияния. Кесса замигала и отвела взгляд — глаза слезились.
— Из круга не выходи, — сказал Нингорс и подобрал одну из веток. Он бросил её на угасающую линию — и она взорвалась ярким светом. Ветка треснула пополам, стремительно выгорая, но огня не было — только чернела и потрескивала кора. Кесса присвистнула.
— Это Магия Лучей? И алайга… и огненный круг на болотах? Вот это колдовство! Хотела бы я так научиться…
— Кто мешает? — шевельнул усами хеск, устраиваясь на примятой траве. Кесса расстелила рядом спальный кокон.
— Нингорс, у тебя на крыльях кровь осталась, — напомнила она, потрогав тёплую перепонку. — У нас не знают такой магии, даже Эмма только слышала о ней — и всё. Научи меня!
Её разбудил галдёж стервятников, и она вскочила, сбросив с себя крыло Нингорса. Вокруг остова алайги собралась стая пернатых ящеров, они облепили кости, соскребая с них остатки мяса. Между ними пытались втиснуться крылатые падальщики, но им уже не хватало ни еды, ни места. Один из них неосторожно подлетел слишком близко, и теперь харайга, придавив его лапой, заедала падаль свежим мясом. Стервятник ещё кричал и вырывался, и Кесса шагнула к нему, но Нингорс махнул крылом, отбросив её в центр невидимого круга. С сердитым рычанием он поднялся сам, и ящеры кинулись в кусты. Остов алайги — хребет с торчащими рёбрами, весь в царапинах от мелких острых зубов — остался лежать, но костей в нём убавилось. Их растащили по зарослям, и оттуда ещё слышен был хруст и скрежет — харайги доедали остатки.
— Ох ты! Они, верно, всю ночь жевали, — покачала головой Кесса и заглянула в коптильную яму. Туда, к счастью, никто не добрался. Из затвердевшего мяса уже ничего не вытекало, и Речница решилась съесть кусочек, обмакнув его в пряный ун. Нингорс подошёл, понюхал тёмную полосу и ухмыльнулся во все клыки.
— Пахнет, как на Семпаль, — заметил он. — Что, вы всегда так возитесь с едой? Так подохнешь раньше, чем наешься!
— Да ну! — отмахнулась Кесса. — Обычно еда делается быстрее. Хочешь мяса?
— Ешь, детёныш, — качнул головой Нингорс. — Надеюсь, ты не оголодаешь до следующей охоты. Здесь, в Венгэтэйе, мало где можно так запросто завалить алайгу. Жители…
Он сердито фыркнул и подошёл к обглоданному скелету. Перевернул его, нехотя сунул морду между рёбер, облизал кости и бросил остов в кусты. Там обрадованно заскрипели.
…Ребристые стволы хвощей поблескивали на солнце, как россыпь битого стекла. Свет сквозь редкие чешуйчатые ветви лился беспрепятственно. Над поляной в потоках прозрачного пара носились стремительные микрины, помахивали маленькими плавниками фамсы. Из кустов доносилось деловитое фырканье, изредка прерываемое недовольным визгом, — едва солнце поднялось высоко, к скелету, оставленному Нингорсом, пришли хурги, и ящеры разбежались. Кто-то из них и сейчас выглядывал из-за дерева, вынюхивая новую добычу.
