Но его маневр быстро разгадали. Он услышал это по интонации, хотя не смог разобрать ни слова. Раз притворство было бесполезным, он обнажил клыки, чтобы твари знали: сдаваться без боя он не собирался. Он будет драться, пока дышит.
И тут началось что-то странное. Одна из тварей заговорила, и этот голос все перевернул внутри. Он не мог объяснить, что с ним творится. Будто его душу вынимают и растягивают на дыбе. Он со стоном закрыл веки, зажал уши. Он не желал слышать этот голос. Он мучил сильнее, чем пытки.
"Да ведь это тоже пытка! — внезапно осознал он. — Они решили сломить мою волю иначе. Но я не должен поддаваться. Пусть только подойдет ближе… Пусть только почувствует себя в безопасности…"
Бугристая скользкая тварь приближалась, а он готовился. Он должен был добраться до нее быстрее, чем второе чудовище придет на помощь. Пусть его убьют, но и он достанет хотя бы одного.
Кажется, ни разу в жизни он не обращался в волка так стремительно. Словно зверь уже был в нем и только и ждал, чтобы вырваться наружу. Он метнулся, надеясь, что найдет горло у этого монстра и убьет его, лишь раз сомкнув челюсти. Второй удар ему нанести не удастся.
Кровь хлынула в рот, и торжество наполнило сердце, несмотря на то, что тут же, его с такой силой швырнули об стену, что он потерял сознание. Когда он пришел в себя в полной темноте, голова раскалывалась от боли, его тошнило. Но радость, от того, что он убил хотя бы одну тварь не проходила. Никогда раньше он так не радовался чужой смерти и тому, что кровь у чудовищ на вкус такая же, как человеческая…
И снова проходил день за днем. Он спал, расшатывал крепление, ждал. Больше он ничего не мог сделать. Только вера в то, что он не останется здесь навсегда, давала силы жить, не впадать в отчаяние. О том, что произойдет в Энгарне, если его завоюют эти чудовища, он старался не думать. Если с Илкер что-то случится… Он не сможет жить без нее…
Сколько прошло времени — неделя или месяц? — но дверь снова отворилась. Тварей, пришедших за Ялмари, было слишком много — три или четыре. На этот раз его точно сожрут. Но прежде, чем он сделал хоть что-то, его оглушили. Очнулся он вновь с мешком на голове и обмотанным цепью. Его куда-то несли. Он дернулся, и его слегка придушили.
Что же происходит? Куда его опять несут? В другую тюрьму? Или сразу на обеденный стол?
Сначала его трясли в карете по булыжной мостовой, но вскоре снова вытащили наружу. Понесли в какой-то дом — он слышал, как отворилась дверь, как стучат ноги (у тварей есть копыта?), поднимаясь по ступеням. Кровь прилила к голове, потому что несли его вверх ногами. Скрип еще одной двери, а затем его бросили на что-то мягкое — кровать или диван.
Ялмари попробовал пошевелиться, но цепь держала крепко. Что же происходит?
…Он будто потерял сознание, а когда очнулся — сидел на диване в Пустом доме. В камине горело пламя. Огненные языки трепетали, точно мечтали вырваться наружу, в дом, но боялись чего-то. На каминной полке стоял букет бессмертника, а рядом картинка, непохожая на живопись энгарнских или каких-нибудь других художников Гошты. Ялмари, заинтересовавшись, подошел и взял ее, чтобы рассмотреть получше. Совершенно гладкая, блестящая, она явно рисовалась не кистью. Девочка лет двенадцати, в неприлично коротком белом платьице улыбалась светло и радостно, как живая. Принц даже потрогал ее пальцем, чтобы убедиться, что это картинка, а не какая-то магия.
— У вас так не умеют, правда? — голос за спиной застал врасплох.
Ялмари поставил картинку обратно и повернулся. Хозяин дома стоял в проеме двери, прислонившись к косяку. На вид ему было около тридцати. Светло-синие брюки из необычной ткани, черная рубашка без рукавов облегала торс, будто вторая кожа. Светлые, почти белые прямые волосы, агатовые глаза и брови… Кого-то он очень сильно напоминал.
— Извините, — вежливо откликнулся принц. — Обычно здесь никого не было.
— Глупости, — отмахнулся мужчина и, пройдя в комнату, сел на диван. — Я всегда здесь. Только не все меня замечают, — в руках у него появилась бутылка темно-зеленого стекла необычной формы. Он налил в бокал рубинового вина и подал Ялмари. — Держи, — принц сразу почувствовал винный запах. Хозяин налил вино себе в так же неожиданно появившийся бокал. Бутылка исчезла, и мужчина пригубил напиток. — Садись. Выпьем за знакомство.
— Я… — принц хотел предупредить, что не принимает крепкие напитки, но Хозяин и сам вспомнил об этом.
— Вот черт. Ты же не пьешь вино, я забыл. Вот это подойдет, — напиток в бокале Ялмари стал коричневым, в нем появились пузырьки воздуха. — Попробуй, — предложили ему.
И вдруг принца осенило: он же похож на Эвилел, Хозяйку монастыря. Похож почти как брат-близнец. Ялмари сделал глоток из бокала. Странный терпкий вкус. Язык колет так, что не сразу ощущаешь сладость. Терпимо. Бывало и хуже.
— Да. Так и знал, что тебе придется не по вкусу, но хотелось проверить. Это мы ко всякой гадости привыкли… Ну, так… за знакомство, — он коснулся края бокала своим. — У нас так делают, чтобы показать дружелюбие, — пояснил он. Они сделали еще по глотку. Потом смотрели в огонь. Ялмари чувствовал, что ему хотят сообщить что-то важное, и с терпением ожидал этого. Наконец Хозяин вновь повернулся к нему. — Ты не поверишь, но от тебя сейчас очень многое зависит, — медленно начал он. — Бывает так, что судьбы целого мира сходятся в одном человеке. Или оборотне, — добавил он грустно. — Понимаешь… Ты, как никто другой, должен это понять. Гошта — это еще не вся вселенная. И тут такое началось… Если бы Загфуран был сам по себе, убил бы я его и не побоялся руки замарать. Но за ним сила. И они пока меня не нашли. А надо сказать, что тех, кого они нашли, они уничтожили. И тут надо делать трудный выбор: позволить себя убить и оставить Гошту на растерзание им, или… или предоставить тебе почетную обязанность спасти не только свою страну, но и весь мир. И если бы это было легко сделать, не было бы это трудным выбором. Ты мне нравишься. Но мой мир… Ты понимаешь. Должен понять. Я не могу отдать им мой мир. Не могу. Он мой. Он мне дорог. Это все равно что… Все равно, что для тебя Илкер. Смог бы ты ее отдать ради чего-то? Не смог бы, я знаю. И еще знаю, что ты не все понимаешь сейчас, но ты позже поймешь. Черт, а ведь я оправдываюсь! — воскликнул он и снова уставился в огонь. — Ладно, — он положил ладонь на лоб Ялмари.
Ко лбу будто лед приложили. Глаза защипало, после появилась такая резь, что принц невольно сжал их. Когда же хлынувшие слезы принесли облегчение, и он открыл веки, то первое, что увидел, — это рукоять кинжала, торчавшего из груди.
— А это? — спросил он.
