А тем временем главный предатель, сам Бруколак, висел на своем металлическом кресте, медленно умирая от голода и палящих солнечных лучей.
Аванк бессмысленно и неторопливо продолжил свой путь. Но двигался он по—прежнему медленно, и скорость его стала неустойчивой. Он плыл и тащил за собой город, ускорялся и замедлялся, но никогда не достигал скорости, с которой шел прежде.
Шли часы и дни, и штурманы пришли к выводу, что раны аванка, полученные при таинственных обстоятельствах, известных только узкому кругу армадцев, не залечиваются. Аванк терял кровь и слабел.
Никаких мер против граждан Сухой осени не предпринималось — Любовники объявили их невиновными в преступлении правителей. Была даже объявлена амнистия лля тех, кто участвовал в мятеже. Время настало сумбурное — правили Любовники, и никто давно уже не понимал что происходит; все смешалось в Армаде. Любовники говорили, что настало время объединиться и отыскивать виновных ни к чему.
Тем не менее Сухую осень усиленно патрулировали стражники и вооруженные граждане Саргановых вод. Жители Сухой осени с негодованием смотрели на эти патрули со своих порогов, пряча царапины и раны, полученные в ту ночь; они не очень—то доверяли милосердию Любовников.
В ту ночь, словно дым от пожаров, что—то расползлось по городу, и остались — мучительная неуверенность, ненависть. Заражены этим оказались даже многие из тех, кто, не жалея жизни, сражался с Бруколаком.
Кровь, насилие и страх — вот к чему привел план Любовников. После столетий мира Армада пережила две войны в течение тридцати дней, и одну из них — гражданскую. Под неистовым напором Любовников рухнули дипломатические традиции Армады, порвалось полотно взаимных обязательств и интересов, и город оказался разорванным на части.
Любовники всё подчиняли своим поискам неведомой силы Шрама. Это был разрыв с прежними традициями Армады — торгового города; решимость такого рода, поход такого рода подчинялись другой, более древней логике. Граждане Армады были пиратами, и, по мере того как они осознавали план Любовников, росло их недовольство. Любовники предлагали им не грабеж или ростовщичество и даже не тактику выживания. Это было что—то совершенно новое.
Пока Армада переживала хорошие времена, пока росла ее мощь, пока одна невероятная победа следовала за другой, Любовникам удавалось поддерживать энтузиазм граждан своей риторикой и упорством.
Похищение «Сорго» стало величайшей военной победой в недавней истории города, и все видели, что мощь Армады после этого возросла, что их корабли и двигатели теперь были лучше обеспечены топливом. Когда был вызван аванк, Любовники говорили о древних цепях, о выполнении тайных заветов Армады, о ее исторической миссии, о том, что теперь можно быстро перемещаться от порта к порту, об успешных поисках добычи по всему миру.
Но теперь оказалось, что все это обман. Настоящей целью был этот малопонятный поход. И хотя это предприятие все еще приводило в восторг тысячи армадцев, тысячи других, превосходившие их числом, не проявляли никакого энтузиазма, и все больше граждан чувствовали себя обманутыми.
Теперь, когда аванк был так слаб (а это видели все), даже истинная цель всего затеянного — поиски Шрама — становилась более чем сомнительной. Если аванк и дальше будет терять скорость, то кто знает, чем все это кончится?
После мятежа Бруколака, гибели граждан и, как следствие, утраты доверия к Любовникам атмосфера в Армаде была неважной и продолжала ухудшаться. Преданные властям патрули Саргановых вод чувствовали растущую враждебность, ненаправленную злость даже в своем квартале.
Убиты были сотни армадцев — кто раскроен пополам, кто попал под перекрестный огонь, кто был укушен, парализован и обескровлен вампирами, кто похоронен под обломками зданий, сгорел в огне, был забит до смерти. Убитых было гораздо меньше, чем в сражении против Нью—Кробюзона, однако скорбь по этим погибшим была гораздо сильнее. Эта война была гражданской, в которой сосед убивал соседа, и теперь люди впали в оцепенелое негодование.
Некоторые мельком видели гриндилоу, некоторые понимали, что Бруколаку было не по силам остановить аванка или деформировать реальность магическими взрывами. Но во всей Армаде только горстка граждан знала правду о заключенной сделке. По большей части люди неопределенно и немногословно говорили о странной магии вампиров, предпочитая не входить в подробности.
Гриндилоу появились и ушли, а те, кто их видел, понятия не имели, что они собой представляют. Их появление осталось необъяснимым, к тому же гражданская война вытеснила воспоминания об этих пришельцах.
Сотни армадцев были мертвы, убиты своими же.
Круах Аум погиб. Беллис не переживала из—за этой смерти — Аум выводил ее из себя своим мизантропическим спокойствием и своими мозгами, работавшими, как разностная машина, — Беллис даже находила какой—то смысл в его гибели.
Беглец с острова—тюрьмы, отгороженного от мира собственной историей, он оказался в самом необычном из городов Бас—Лага, где его использовали так же безжалостно, как до этого власти Кеттая, и убит он был при исследовании того существа, которое сам же помог вызвать. Что за странная, беспросветная жизнь.
Иоганнес Тиарфлай погиб. Беллис удивилась, настолько эта смерть ошеломила ее. Она была воистину опечалена, воистину скорбела в связи с его гибелью. Она вспоминала Иоганнеса, и у нее начинало першить в горле. Смерть его была такой жуткой; как это, наверно, было страшно — холод, мрак, теснота, немыслимая глубина. Она вспоминала, как он готовился к спуску, вспоминала его волнение и нетерпение. Чтож, для труса он вел себя вовсе неплохо.
Шекель погиб.
Это потрясло Беллис.
На следующий день после мятежа она в каком—то ступоре бродила по местам схваток — ноги немного окрепли, и она смогла двигаться.
Никто не препятствовал этим ее прогулкам среди развалин и трупов; она шла, оставляя за собой кровавые следы.
На одном из рыболовных судов рядом с полуразрушенным «Ходдлингом», у деревянного складского сооружения, нависавшего над залитой кровью мостовой, Беллис увидела Флорина Сака. Он стоял, сложившись чуть не пополам, у стены. Рядом с ним была Анжевина, переделанная: на ее грязном лице слезы проложили светлые бороздки.
Беллис все сразу поняла, но уже не смогла остановиться — подбежала, прижав руки ко рту, переживая вместе с Флорином Саком его горе. Как она и предполагала, на коленях у него лежало тело Шекеля. Выпотрошенное. Шекель выглядел ошеломленным, пораженным тем, что с ним случилось.
