В Кальварионе Рус погостил у Леона, куда не забыл позвать «великого борца за процветание Тира» Андрея. Друзьям пришлось защищаться от его кулаков и хитрый Текущий выбил-таки у Руса обещание помочь ему с тем самым «процветанием». «А то вы тут с эндогорцами развлекаетесь, а я там один скучаю!», — таков был его неоспоримый аргумент. Вечером все вместе погуляли на празднике. Первым домой заторопился Андрей: «Сто лет жену не видел! Я, между прочим, чуть ли не до отката каждый день работаю, Силы на возврат домой не остается! Каналы гудят, что пчелы на пасеке!», — «оправдался» перед товарищами и был таков. «Старый» Леон тоже ушел бы, но не хотел бросать Русчика. А тот от души веселился, подпевал музыкантам, много пил и старался оставаться неузнанным. Ночью, в мерцающем пламени факелов, в мягком свете из окон домов, в цветном отблеске крыш это было нетрудно. Лишь под утро друзья расстались. Каждый пошел к себе. Рус направился не в Кушинар, а во дворец. Соскучился по жене, в конце концов.
Гелиния проснулась сразу, едва муж переступил порог спальни. Сладко потянулась, зевая, и, открыв глаза только наполовину, не желая полностью выходить в мир яви, медленно проговорила:
— Русчик… наконец-то… я столько тебя ждала… видишь, уснула… иди ко мне, любимый… — в её голосе смешалось все. Своенравие и покорность, нетерпение и смирение, любовь и каприз. Словно не было сегодня размолвки, словно не кипела она от негодования буквально полдня назад…
Рус мгновенно заставил себя протрезветь. Ночная туника скрутилась самым немыслимым образом, легкое покрывало сбилось в несколько куч, одна из которых попала между ног, оголив по-женски мускулистое, упругое бедро. Гелиния лежала на боку, подложив под щеку обе ладони, отчего её и так скуластое лицо с одной стороны припухло, что добавило ей какую-то умильную детскость. Налитые губки улыбались и шевелились, будто она причмокивала во сне. Глаза так и не хотели распахиваться полностью. Они смотрели из-под век с поволокой и манили: «Ну иди же, я устала ждать…», — и больше никаких мыслей.
Рус, по пути домой, готовился к неприятным разборкам, а тут… молча разделся и залез под теплое, нагретое Гелинией, пропитанное её волнующим запахом одеяло; обнял откликнувшуюся на его прикосновения жену и забыл обо всем… помнил только, что стал чуточку зверем.
Они проснулись одновременно, в конце последней утренней четверти. Гелиния вскочила первая. Быстро забежала в купель, через пару статеров вылетела из неё, буквально лоснясь от чистоты. Нервно, путанно покопалась в шкафу, бросила на кровать длинное платье голубого цвета, обмоталась свежей нижней туникой, на мгновенье застыла, словно о чем-то лихорадочно соображая, схватила костяной гребень и в следующий момент, очутившись возле зеркала, принялась расчесываться. Русу вдруг пришло в голову, что ей чего-то не хватает…
— Да кликни ты служанку, Гель… — он с интересом смотрел на смешные метания голой жены, из всей одежды на которой поначалу был только «обтекатель». — Давно завела?
— Я самостоятельная женщина, Рус. — Твердо ответила Гелиния. Излишне твердо, не ответив на прямой вопрос.
Князь Кушинара не желал портить себе прекрасный утренний настрой, поэтому не съязвил. Продолжил наблюдение, не поднимаясь с постели.
— Да не мечись ты так, смотреть смешно. Я — тоже князь, и меня тоже сейчас ждут. Важные люди, между прочим, богатые влиятельные торговцы…
— А меня мои подданные ждут! — княгиня на мгновенье замерла и резко развернулась к мужу, оставив в густых черных волосах белый гребень. — Простые люди, не купцы! Они очередь в канцелярию с ночи занимают, как я могу от них отвернутся? Я люблю свой народ, и я в ответе за него перед Справедливым! А за себя перед Величайшей. В отличие от тебя: ты ни перед кем не отчитывался и не собираешься, — с этими словами презрительно отвернулась и продолжила нелегкое дело приведения в порядок себя, пред выходом на публику. Теперь она торопилась демонстративно.
— У-у-у сколько пафоса! — «Обидные» слова Рус снова пропустил мимо ушей. — Чуть что — сразу богов впутываешь. А тебя отец не учил пользоваться услугами чиновников? Они для того и служат. Зачем ты все на себя тянешь?
— Знаешь что, дорогой мой муж, я не могу все сбросить на Эрлана, — говорила вроде как «безразлично», не отвлекаясь от зеркала, — у меня нет такого достойного кандидата. А если бы и был, то…
— Ни за что и ни-ког-да. — Муж продолжил за неё. — Понятно. Ответственность перед народом, предками и все такое… я пошел в «купель».
Когда вышел оттуда, Гелиния была уже полностью одета, причесана; из украшений — пара колец и относительно «простенькие» бусы. В ожидании мужа, стояла расположившись в дверях, тем самым показывая, что «задержалась только на пару важных слов, а на самом деле очень торопится». Гордо вскинула голову, скрестила на груди руки и старалась придать взору полную независимость.
— Да, ответственность! — заговорила сразу, как только Рус выглянул из «купели». — Я — верная дочь своего народа, а не «пасынок» без роду и племени! Ты даже от родных этрусков отмахнулся, прикрылся Эрланом. В случае чего виноват будет он, а не ты; а ведь вся власть у тебя! Ты как будто подглядываешь исподтишка, раздаешь команды и снова прячешься. Как это удобно! Как это… подло! — Во время этой речи, голый Рус осторожно, плавно приближался к жене, как охотник к жертве; согласно кивал, дабы не спугнуть добычу.
Подобраться удалось вплотную. Пару стуков сердца супруги смотрели друг другу в глаза, будто играя в «гляделки». Потом Гелиния тихо произнесла: «Прическа, бергат, осторожней… меня ждут…», — это были последние её слова на ближайшую четверть. Тщательно наводимая красота полетела к тартару…
Через четверть Гелиния была уже одна, поэтому не стесняясь позвонила в колокольчик. Вошла тиренка среднего возраста, за ней более молодая. Коротко поклонились и приступили к своим обязанностям: приведению княгини «в порядок». Обычно болтливые, сейчас они молчали и Гелинии казалось, что укоризненно. Она испытывала жуткое неудобство, за то, что опоздала, что люди ждут её — не дождутся. Стыдила себя «за слабость», обещала «больше никогда!» и сама себя поправляла «не опаздывать, конечно, а не… и он еще смеет мне указывать! Сам всегда в делах, в княжеских, между прочим, заботах, а меня каким-то властолюбием укоряет! Ну и что, что я — женщина?!.», — душевный настрой, расслабленный недавней близостью, быстро укреплялся, становился привычно активно-деятельным.
«Ревнует он меня… надо же! — рассуждала, уже спускаясь в канцелярию. — А я как должна воспринимать его отлучки?! Ладно, отец, но Русчик почему не сказал о нападении?.. Эти его слова «ты — женщина, стала бы под ногами болтаться» — не принимаю! Я — княгиня!.. И пусть ревнует! Перетерплю, народ — дороже…», — с этими гордыми мыслями входила в кабинет. Начиналась нудная скучная и ответственная работа — управление государством, которая тем не мене приносила удовлетворение. Имя этому наслаждению — власть.
