Но мальчику не было дела до ее оскорблений. У него была цель, и ничто не могло отвлечь его от нее. Это был Лесной старец, отчего-то избравший для предсмертного явления сегодняшней своей жертве такое обличье. Машка отступила еще на несколько шагов и криво усмехнулась.
— Ты что, метаморф? — поинтересовалась она. — Только что, кажется, ты был ужасно вонючей здоровой жабой. Вонючим ты и сейчас остался, но на жабу уже не очень похож.
Машка взглянула на него внимательнее и поняла, что ошиблась. У ее противника были волосы, человеческие руки и ноги, но все же что-то неуловимо жабье присутствовало в его отталкивающей внешности. У мистического существа, которому поклонялись разбойники, кровь была холодной, лягушачьей. И движения казались лягушачьими — резкими, точно в любой момент он был готов кинуться и сожрать свою жертву. Он не сомневался в своем превосходстве, а просто выбирал, когда ему будет удобнее это сделать. Машка защелкала пальцами, пытаясь применить против овражной нечисти единственное имеющееся у нее оружие — магию. Ладони у нее были мокрыми от страха, а руки дрожали, но вопреки ее опасениям искры не заставили себя долго ждать. Они сорвались с ее пальцев крохотными воинственными осами и устремились к противнику. Машка несмело улыбнулась, глядя, как они танцуют вокруг его головы.
Некоторое время Лесной старец заинтересованно наблюдал за этими плясками, вертел головой, совсем как маленький мальчик, которому показали красивый фокус. Потом искры растворились в воздухе, не нанеся ему никакого видимого ущерба. Он повернул лицо к Машке и оскалился.
— Отвлекаеш-шь? — недоуменно спросил он.
Машка готова была плакать от бессилия. Конечно, ее восхитили искры, но интересовалась-то она действием! Искры — это здорово, но ей-то хотелось не отвлечь, а парализовать Лесного старца, как это сделал глазастый пенек.
— Эй, ты меня не жри. Я ядовитая, — предупредила Машка, чувствуя, как перехватывает от страха горло. — Отравишься.
— Лж-жеш-шь. Беж-жиш-шь. Не нуж-жно, — коротко сообщил ей старец.
— Еще как нужно! — возразила Машка и боком, стараясь не поворачиваться к нему спиной, кинулась к противоположному склону оврага.
Может быть, там ей повезет больше. Старец забеспокоился и резко выкинул вперед руки. Именно выкинул: его маленькие, трогательные детские руки на поверку оказались длинными, как дворничьи шланги. Без какого-либо видимого усилия они поймали Машку и с силой потянули к неподвижно стоящему мальчику, который ни словом, ни даже движением не демонстрировал своего торжества. Вероятно, эмоции вообще были чужды ему. Он знал только голод.
Машку протащило по дну оврага и положило у ног мальчика. Лесной старец склонился над ней, как склоняется работник расписаться в ведомости о получении зарплаты. От него пахнуло вонью и нежностью. Движения его стали плавнее и мягче. Он заглянул в Машкины глаза своими жуткими, неподвижными белками и открыл рот, более похожий на зев помойного бачка, где жуки и черви объедаются гнилой картошкой и прочей дрянью. На мгновение Машке стало невероятно противно, до визга, до тошноты, до желания немедленно умереть. Ладонь мальчика, ледяная, мертвая, скользнула по ее лбу, закрыла глаза. Стало темно, холодно и спокойно. Наверное, рано или поздно такое состояние наступает, если, играя осенью на свалке, случайно закроешь себя в неработающем холодильнике. Машка всегда опасалась, что с ней случится что-то подобное, когда собирала барахло на промышленных свалках на продажу. Иногда там встречались интересные вещи — микросхемы, телефоны и электрошокеры. Она очень боялась провалиться или залезть туда, откуда не будет возврата. Отсюда, кажется, возврата не было, но Машке это было уже все равно.
Ничего не осталось ни вокруг, ни внутри нее. Ни ужаса. Ни стремлений. Ни желаний. Только хищный мальчик с голодными глазами, и боль, захлестнувшая горло и легкие мерзкой, мутной водой. Это было вовсе не страшно, нет. Машка лениво удивилась самой себе. Она могла бы сказать, что спокойна, не будь это ощущение погружения в грязную вонючую воду таким противным. И руки белоглазого мальчика — холодные, скользкие, жадные — вызывали отвращение. Они цеплялись за ее тело настойчиво, как вцепляется менеджер в сочную куриную ножку, стараясь уложиться в свой обеденный перерыв.
Где-то внутри — то ли в желудке, то ли в глубине души — все еще билось что-то ошалевшее от страха. Оно еще рвалось, вопило и хотело бежать. Но всей остальной, большей части Машкиного сознания уже было все равно. Она мечтала уснуть. Прямо перед собой она видела мягкую темную бездну, которая манила ее. Она так устала! Уже сутки она бродила по чужому миру, она промокла, ее мучили разбойники, и только сейчас ей выдалась возможность отдохнуть. Ее уже не смущал приторный запах гнили, пропитавший эту бездну. Она хотела так мало — лечь и закрыть глаза, а потом исчезнуть отсюда, переместившись в тот спокойный и сладкий мир, что встречает людей в приятных сновидениях. Ей надоело бежать и искать что-то, надоело зубами вырывать у других свое место под солнцем, надоело доказывать миру, что она ничуть не хуже других. Какая разница, кто какого статуса добился, если в конце всех — нищих и богатых, талантливых, известных и последних бомжей — ждет одно и то же: сон, переходящий в ничто? Сон о разрушении, забвении и смерти. И сейчас Машке казалось, что это самое прекрасное, что может случиться с человеком: прекращение волнений и беспокойства. Навечно. Абсолютное равенство — в смерти. И тонкий голос изнутри, призывавший ее проснуться и бежать, стих. Наверное, умер. Машка зевнула раз, другой... и уснула.
Громкое чавканье не потревожило ее.
Разбойники еще некоторое время стояли на краю обрыва, осторожно вглядываясь во тьму на дне оврага и прислушиваясь к звукам, доносящимся оттуда. Когда жалобное постанывание и дикий визг сменились чавканьем, Бо удовлетворенно выдохнул и махнул рукой, веля возвращаться. Его шаман еще секунду всматривался во тьму, а после, сгорбившись, развернулся и последовал за своими товарищами. Если бы странная девочка отбилась от того, кто совсем недавно поселился в разбойничьем лесу, она заменила бы шамана в банде. Ведь это Лесной старец, пришлый агрессивный дух, заставил шамана покинуть овраг, в котором тот жил с рождения. Прежде он владел этим лесом, был его духом-хранителем, и только старец вынудил его идти на поклон к разбойникам, которые потребовали службы за еду и возможность не покидать родной лес. Старцу на дальнейшую судьбу бывшего хранителя было наплевать — лишь бы жертвы приносились вовремя. Шаману не по силам было тягаться с ним, но девочка... Ему показалось, что ей есть что противопоставить старцу. Жаль, что он ошибся. Ему так хотелось свободы и покоя! Как смешно она думала о нем — пенек с глазами... Надо запомнить.
