Зеленые листья деревьев и высокая сочная трава вдруг дрогнули, зашумели и затрепетали под первыми каплями набирающего силу дождя, мгновенно заглушившего все остальные звуки. Из прозрачных струй и тумана соткалась фигура маленькой сероглазой женщины. Обнаженная и прекрасная, шла она к сверкающему хрусталем павильону, и травы льнули к ее ногами, фруктовые деревья склонялись перед ней, устилая ее путь цветами, и она рассеянно гладила тонкие ветви, думая о своем.
Ее сезон подходил к концу и ее свобода тоже.
Хозяин чертогов гармонии встречал ее на полпути к своему павильону, любуясь на сбитые дождем лепестки, рассыпавшиеся по траве — тонкие струи не касались его изящного тела, одетого в сияющие одежды, черная длинная коса аккуратно прилегала к спине.
— Позволишь мне? — спросил он, легко касаясь ее руки.
Богиня кивнула, сморгнув капли с ресниц, закрутила черные мокрые волосы в жгут, склонила голову, отжимая их. Желтый присел, коснулся одного из лепестков, улыбнулся мечтательно — и они взмыли в воздух, закружились вокруг Синей, опускаясь на ее тело тонким светлым платьем, заплетая волосы в сложную прическу, перевитую благоухающими нитями.
— Совершенна, — произнес он, на миг прикрыв глаза от восхищения. — Что за дело привело тебя в твой сезон ко мне, сестра?
Он каждый год задавал этот вопрос и каждый раз словно ждал нового ответа. И дождался.
— Я не буду спрашивать, как открыть проход, муж мой, — сказала она нежно, — не в этот раз. У меня к тебе просьба.
— Ты знаешь, что я попрошу взамен, — ответил великий Ши, скользящим движением подойдя вплотную и вдыхая запах цветов и дождя. — В твой сезон взять твою силу — нет такой просьбы, которой я бы не выполнил за это. Потому что ты берешь нашу пять сезонов в цикл.
— Четыре, — горько прошептала она, подняла руки и, едва касаясь, провела ладонями по его спине, покрытой шелком. Вокруг них уже светило солнце, и вода туманными истаивающими перьями поднималась меж деревьев.
— Говори, — потребовал он, сдерживая нетерпение. Она усмехнулась — братья проводили на Туре куда меньше времени, чем она, но сколько же в них после перерождений оставалось мужского, человеческого. С каждым разом все больше и больше. Да и она после каждого наказания становилась все ближе к людям. Куда ближе, чем они все, вместе взятые — потому что не могла не помогать, даже зная, какие это несет последствия, и все чаще проживала людские жизни.
— К твоему сыну придут за помощью, — прошептала она ему на ухо. Развязала пояс халата, отстранилась — поглядеть на тонкое изящное тело. — Разреши ему дать ответы.
Желтый коснулся ее плеч — платье осыпалось вниз лепестками, лаская их тела. Он всегда был эстетом.
— Ляг, — попросил он, и женщина опустилась в траву у его ног, свободная, прекрасная, сероглазая. С белой, жемчужной, почти прозрачной кожей, с тонкими лодыжками и запястьями, с капельками воды на животе и на груди.
— Ты как первый иней на лугу, — сказал он, скидывая шелк с плеч и садясь рядом, — как нежнейший первоцвет, Серена. Я подарю тебе цветочный павильон с прохладой и покоем, сестра, просто за то, что ты так смотришь на меня. Я понимаю Красного. И Черного. Я выполню твою просьбу.
Он был созерцателем — и вот и сейчас молчал, мечтательно глядя на нее и улыбаясь тонкими губами. Кожа его светилась золотом, от него исходило умиротворение. Он и любил так же — чуть отстраненно, будто наблюдая за прекрасным танцем со стороны.
Все ее братья были разными — белый в любви был то порывист, то нежен, красный — жесток, как в схватке, зеленый — щедр и нетороплив. А черный холоден, но холодность эта прорывалась буйной страстью рядом с нею.
— Спасибо, мой господин, — прошептала она низко, воркующе, опустила покорно глаза — им всем это нравилось. Кроме Черного Корвина. — Иди же ко мне.
Нега чертогов Желтого манила остаться здесь навсегда — ее насытившийся муж кормил ее с рук дивными фруктами, омывал розовой водой — и в мире сейчас, она точно знала, разливалась гармония и тишина, как ранней весной. Люди на улицах начинали улыбаться друг другу, мужчины заглядываться на девушек, мирились старые враги, излечивались страдающие душевными болезнями. Но ее путь, пока она была в силе, не был еще завершен.
Ежегодно, перед тем как удалиться в опустевшие владения Черного и смиренно ждать его там, она проходила по полыхающему вулканами континенту Туна. Когда-то здесь жили люди, росли огромные деревья, бродили странные животные, которых не было на оставшихся целыми материках другого полушария. Потом случилась битва, и земля, обезображенная огнем и смертью, больше не могла прийти в равновесие и принять новую жизнь. Вулканы извергались непрерывно, и именно здесь чаще всего открывались проходы в нижний мир. Туда, куда она никак не могла попасть — и все равно пыталась, обжигаясь от гнева горящей земли.
Именно ее дочери на Маль-Серене защищали лежащий за ними обитаемый континент с цветущими государствами от огромных волн, периодически поднимающихся от извержений и землетрясений. Это было такой малостью в исправлении того, что они все натворили.
В сердце искалеченного материка, на широком каменном плато, покрытом мхами и яркими пятнами желтой серы, красных оксидов металлов и голубых наростов солей, радужной дымкой светилась некогда пролитая кровь ее братьев. И посреди этого цветного буйства голубой бездной, оком женского отчаяния, смотрело в небеса огромное, размером с целый город, вечно возрождающееся озеро ее слез, исходящее паром и снова опускающееся вниз холодным дождем.
В поднимающемся в стратосферу чудовищном грибе светлого пара и косых линиях дождя до сих пор мелькали огромные тени прошедшей битвы и слышен был шорох крыльев, гулкий лязг оружия, шумное дыхание соперников и ее тихие рыдания. Так велика была сила высвобожденной здесь энергии, что звуки прошлой войны и танец теней никак не затихали. И не затихнут уже, видимо, никогда.
Плато было единственным местом на материке, которое оставалось стабильным в окружающем, бушующем пламенем хаосе. Кровь божественная, пролитая тысячелетия назад, до сих пор держала землю.
Богиня легкой призрачной чайкой спустилась вниз, обернулась женщиной и застыла, наблюдая за грохочущими и сталкивающимися темными силуэтами. Высотой до неба, силой, несравнимой с ее собственной. Как же они могущественны, братья ее, и как много в них оказалось человеческого — зависти, ревности, злости, гордыни… И как слаба оказалась она, что не смогла умиротворить этих двоих мягкостью и лаской.
— Вернись, — прошептала маленькая женщина, глядя на чудовищную фигуру мужчины с черными крыльями, невыносимо медленно замахивающегося короткими кривыми клинками. — Вернись, прошу тебя!
