Хотя Гарри никогда не испытывал ни малейшего желания высосать чей-либо мозг, его ужасало, что кто-то мог заподозрить его в этом! Что вампир увидел в нем себе подобного… Не пьющего кровь — но пожирающего мясо и сосущего мозг! Еще много лет после, Гарри не переставал тревожиться о том, что подобные противоестественные желания могут пробудиться в нем, что он может нанести вред своим близким. Кто знает? Возможно, «инкубационный период» у тех, кто пожирает мясо и сосет мозг, гораздо длиннее, чем у тех, кто пьет кровь?! И, возможно, наступит миг, когда он переродится в чудовище.
Хорошо, если он успеет почувствовать это перерождение. Тогда он сможет убить себя. Легкой смертью было бы застрелиться, но Гарри не верил в силу пуль — против нечисти. А потому наметил для себя весьма мучительный способ самоубийства, но зато — действующий наверняка: самосожжение. Запереться в гараже, облиться бензином и поджечь себя. Будет больно. Но лучше пережить боль здесь, чем вечно гореть в адском пламени!
Гарри часто вспоминал Лизелотту. Получив доказательство существования сверхъестественного мира, она, видимо, уверовала в Бога настолько, что предпочла мучительную смерть от солнечных лучей — грешной жизни за счет чужой крови. Во всяком случае, так Гарри понимал произошедшее с нею.
4
Покой снизошел в его душу июльским днем 1962 года.
Они были в Новом Орлеане — всей семьей: Гарри, Гели и восемнадцатилетний Натаниэль, который скоро должен был уехать из дома, чтобы поступить в Калифорнийский университет на кафедру английской литературы. Они весь день бродили по улицам, любовались восхитительной архитектурой старинных особняков, потом пообедали в ресторане, потом снова гуляли… Ели мороженое. Натаниэль рассказывал что-то интересное — как всегда. Гели, как всегда, была рассеяна. Гарри просто наслаждался теплым вечером, бездельем, обществом своих любимых и вкусом фисташкового мороженого с шоколадным сиропом. Как вдруг — словно чья-то рука властно сжала его сердце. Он замер, прислушиваясь к себе. Нет, плохо ему не было, он явно не заболел, это не сердечный приступ, это что-то другое. Из всех знакомых ему ощущений это было похоже на одно: шок узнавания при встрече с другом, с которым расстался давно и не чаял свидеться. Только — еще сильнее. Словно его окликнули… Позвали… Но голоса он не слышал. Никакого голоса. Это не был зов вампира: Джеймс ему подробно объяснил, как это происходит, когда вампир зовет тебя! Но, вместе с тем, это было что-то очень похожее.
Видимо, Гарри довольно долго простоял, тупо глядя перед собой и не реагируя на встревоженные оклики Гели и Натаниэля. Наконец, он почувствовал, что раскисшее от солнца мороженое вытекает из вафельного фунтика ему на руку. И Гарри словно очнулся. Робко улыбнулся своим, пытаясь показать, что ничего страшного с ним не случилось. И, вместе с тем, продолжал прислушиваться в этому странному чувству. Оно словно бы возрастало, оно становилось все сильнее! И его неумолимо потянуло свернуть с центральной улицы — на боковую, тенистую. Им всем, вроде бы, незачем было идти туда, они не планировали — но Гарри вдруг рванулся и побежал, а Гели и Натаниэль, естественно, поспешили следом.
Гарри остановился у маленького магазинчика африканских сувениров. Источник зова был ЗДЕСЬ. В витрине были выставлены черные уродливые маски и маленькие деревянные фигурки с гигантскими фаллосами, и кинжалы с резными рукоятями, и «дикарские» ожерелья, и несколько запылившихся змеиных чучел. Возможно, все это действительно привезли из Африки, а может быть — сотворили местные умельцы. Гарри никогда не питал интереса к африканскому искусству. Ему вообще противно было все африканское, потому что неизменно ассоциировалось с пробуждением на морском берегу, после Перл-Харбор. И сейчас ему ужасно не хотелось заходить в этот магазинчик. Но противостоять зову он был не в силах, его тянули и тянули — прямо за сердце, за сердце… И Гарри вошел.
Звякнул колокольчик над дверью.
Гарри сразу узнал человека, сидящего за прилавком.
Это был Джонни.
Он постарел и похудел.
Он был одет в какую-то длинную рубаху, разукрашенную яркими геометрическими узорами — наверное, что-то очень африканское, что полагается носить продавцу африканских сувениров.
На запястьях у него были надеты странные браслеты из ракушек, бусинок, камешков, перышек и мелких косточек.
Он смотрел на Гарри спокойно и доброжелательно.
Он даже улыбался!
Гарри застонал от ужаса. А потом спросил — без лишних приветствий, без предисловий, потому что для них с Джонни все это было совершенно не важно. Гарри спросил:
— Кто ты?
— Хунгон.
— Это твое настоящее имя?
— Нет. Хунгон — это колдун вуду, поклоняющийся светлым богам Рады. Не бойся меня. Я не причиню тебе зла.
— Уже причинил!
— Нет. Я хотел тебе только добра. И то, что я сделал, принесло бы только добро… Если бы ты был другим человеком. Простым. Без особого воображения. Не склонным к рефлексии и самокопанию.
Гарри опешил: он не ожидал от Джонни-морячка, от Джонни — продавца сувениров, таких сложных слов!
А Джонни продолжал:
— Я вернул тебе уходящую жизнь. Это было правильно и справедливо: боги Рады одобрили меня. Твоя жизнь не должна была прерваться так рано. И, поскольку уходящую душу еще можно было вернуть… Я вернул ее. Конечно, после возвращения ты переживал неприятные ощущения. Это естественно. Душа успела отвыкнуть от тела. И пришлось заново к нему привыкать. Это — как клинок в неподогнанных ножнах. Вроде, и помещается, а сидит неловко. Если бы ты был простым человеком, ты бы перенес это легче. Ты бы радовался, что выжил. Наслаждался бы воздухом, солнцем, едой, алкоголем, сексом. И быстро забыл бы обо всем тягостном.
Звякнул колокольчик и в дверь заглянула встревоженная Гели.
— Уйди! Жди на улице! — рявкнул на нее Гарри.
Гели секунду поколебалась — она не привыкла, чтобы муж так с ней разговаривал — но все-таки послушалась: вышла.
Сквозь стекло витрины Гарри видел их, топчущихся на тротуаре: белокурую худенькую Гели в нарядном платье и шляпке с огромным бантом, рядом с ней — высокого, стройного, светловолосого Натаниэля, так мучительно похожего на своего настоящего отца. Гарри не хотел, чтобы они заходили сюда. Здесь так странно пахло экзотическими благовониями и так размеренно, мучительно-ровно звучал голос Джонни. Гарри не хотел, чтобы они все это слышали.
— Ты сам виноват в том, что утратил радость. Ты взращивал в себе свою боль. Конечно, имело значение и то, что ранен ты был в голову. Все восстановилось, вплоть до тончайших нейронных связей. Но память о событиях — это память тела. Она не сразу вернулась к тебе. Она всегда утрачивается на какое-то время. Хотя обычно возвращается полностью. Память души — это память о чувствах. Чувства ты помнил. Только почему-то больше всего внимания обратил на воспоминания о тягостных чувствах. Но здесь я помочь тебе не мог.
