«Он терпеть не мог тихой оседлой жизни; новые дела, зачастую рискованные, нужны были ему как воздух…»
Иначе говоря, это называется «пассионарий» (если уж пользоваться гумилевской терминологией). Тот, кого переполняет энергия, кто хочет полностью реализовать свои потенции, но уютный и теплый мир для этого не подходит. А значит, мир должен измениться.
Так считает не один Пард. В среде «живых» прочих рас — эльфов, гномов, виргов и т. д. — тоже витают прогрессивные идеи.
«— Пард, наш мир застыл, как будто его сняли на „Полароид“, а фотографию повесили на стену. Жизнь — это вечное движение. Если стоять на месте, тебя неизбежно догонит смерть. Я думаю, она уже близка ко всем нам. Ко всему миру».
Философская подоплека этих идей вполне понятна. Та самая дурно усвоенная диалектика. Когда сформулированные Гегелем законы развития некой абстрактной идеи, «мирового духа», применяются ко всему, чему угодно. Когда факты подгоняются под очень простую схему, а если они туда не вписываются — тем хуже для фактов. «Жизнь — это вечное движение». Кто бы спорил… Только почему вечное движение понимается именно как научно-технический прогресс? Да, в том мире его, прогресса, нет. Почти нигде. Но где доказательства, что умирает искусство, гибнет творчество, нивелируются человеческие отношения? В романе «культурная составляющая» цивилизации практически не представлена. И создается впечатление, что все эти технари-бунтари — Гонза, Иней, Вольво, Халькдафф — вообще о многомерности жизни не задумываются. Ну ладно Пард, он еще маленький (по меркам долгоживущих). Он еще любит игрушки.
«Оказывается, в Крыму давно научились делать летающие машины. Все. Это известие окончательно разорвало тоненькую нить, связывающую Парда с прошлой жизнью. Наверное, действительно на порог мира поспела новая эпоха и требовательно стучалась в двери».
Или такая вот примета грядущего счастья:
«Но с другой стороны, можно выстроить именно такой дом, какой тебе больше всего понравится… Именно такой автомобиль, о каком мечтал…»
А как представляют себе прекрасный новый мир те, кто постарше и помудрее? Ради чего они готовы отдать свои жизни — и не только свои?
Создается впечатление, что их не особо волнует, как будет устроено прекрасное далёко. Ведь им там не жить.
«Ведь все долгоживущие в команде Техника Большого Киева последнее время занимались именно этим — рыли собственную могилу, чтобы однажды исчезнуть из этого мира. Раньше срока, отпущенного свыше».
Обратим на это внимание — не просто в свой срок. Раньше.
«Все-таки мы владели этим миром долго, очень долго… — говорит вирг Вольво. — А теперь, когда пришла пора разбудить его, мы стали лишь обузой».
Результат — он где-то там, за горизонтом. Так что, важнее сам процесс? Но дикими разрушителями долгоживущие уж никак не являются.
Оказывается, вступая в борьбу, они решают некую метафизическую задачу. С их точки зрения, замкнутая на себя технология этого мира превратилась в Систему. Да, именно так, с большой буквы. Сия Сидгема обладает каким-то особым разумом. И имеет свои цели, вернее, одну цель — сохраниться в неизменности. Правда, в разумности Системы долгоживущие сомневаются, но их сомнения проявляются лишь на сознательном уровне. А в глубине души они, похоже, уверены, что ведут бой с какой-то иной формой жизни, с иным разумом.
Неясно только, когда же пришла им в головы сия мысль? В разгар ли событий, когда впервые произнесено было слово «Система», или значительно раньше (если верить Иней)?
Долгоживущие, однако, начинают свою войну с Системой, чуя за спиной опять-таки метафизическую поддержку. Поддержку ни много ни мало — всего мира. Всего космоса. Вселенная как бы дает им свою санкцию.
«— И ты решила, что мир нужно расшевелить и заставить тронуться с места?
— Это не я решила. Это сам мир решил, ведь он обязан пытаться спастись. Поэтому пришли люди…»
То есть люди (а также наиболее сознательные нелюди) — это новое оружие Вселенной. Оружие в метафизической войне Естественного с Искусственным. Система, таким образом, является некой антивселенной, злокачественной опухолью на теле мироздания.
«Система — это всего лишь сеть городов на поверхности мира. Здания и машины. А мир — он вокруг нас. Это солнце.
Это звезды. Это море, к которому мы приближаемся. Это земля под ногами.
— Под ногами у нас чаще всего асфальт.
— В том-то и дело. Пришло время изгнать из мира систему».
Или еще:
«Мир против Системы. Живая земля против железных машин. Зелень загородных парков против бетона городских кварталов.
Сама Жизнь вступается за тех, кто жаждет движения и не приемлет тысячелетней спячки».
Вот, оказывается, в чем дело! В мире, где не осталось религии, ведется, по сути, религиозная война! Пускай нет ни вероучения, ни культа, но есть смутное (и в то же время навязчивое) ощущение чего-то высшего. Трудно сказать, что конкретно имеют в виду долгоживущие под словом «мир», но уж никак не скопление мертвой материи. Это скорее Космос в том смысле, как понимали его древние, — то есть Соразмерность, Разум, Порядок. Нечто противоположное Хаосу. Иначе говоря, перед нами — очередная пантеистическая доктрина, где между Богом и Вселенной ставится знак равенства.
А не поторопился ли я, отрицая в мышлении героев средневековую составляющую? Ведь в средние века (впрочем, несколько позднее, в эпоху Возрождения) такие идеи носились в воздухе. Рискну все же утверждать, что не поторопился — ибо возник пантеизм задолго до средних веков и благополучно дожил до наших дней. Более того, буйным цветом пророс.
Итак, долгоживущие ввязались в борьбу с Системой не ради власти или богатства. Их побуждения чисто героические. Они жертвуют не только собой, но и своими сородичами, своими расами. Ибо есть у долгоживущих некий «первородный грех» — их косность, неумение быстро приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам. Оборотная сторона долгой жизни.
«— Ну… — протянул Пард. — Если коротко, то люди пришли для того, чтобы расшевелить этот мир. Слишком уж долгожители… одинаковы, что ли. Они не меняются из поколения в поколение, а вместе с ними остается прежним и мир».
И потому всякие там эльфы, гномы, вирги должны подвинуться. Уступить этот мир людям.
«Халькдафф вдруг остро почувствовал свою расу обреченной. Им, эльфам, да и остальным долгоживущим не выстоять против этой первобытной нахрапистой толпы мотыльков-однодневок. Легкость, с какой они отметают совершенно очевидные вещи, наглость и жажда успеть все и прямо сейчас — их козыри. Их козыри, которые долгоживущим крыть просто нечем. Разве что богатейшим опытом — но Халькдафф чувствовал, что одного только опыта будет мало. И он тоже не спасет долгоживущие расы в финальном поединке с людьми».
