— Ни о чем, — ответил Рассул, выдавив из себя улыбку. — О том, сколько времени нам осталось жить, и о том, как этим временем получше воспользоваться.
— Думаю, все мы сейчас именно об этом и думаем, — вздохнул Гаэль, усаживаясь рядом с Рассулом. — Лично я сказал сам себе, что оставаться здесь и ждать, когда нас убьют, — не самая радостная перспектива.
Рассул отпрянул верхней частью тела чуть-чуть в сторону, чтобы бросить на своего собеседника упрекающий взгляд. Он как будто забыл, что ему самому в течение вот уже нескольких часов приходили в голову точно такие же мысли.
— Если ты хочешь удрать, никто тебя не держит, Гаэль.
Бывший вор и грабитель из Ха-Бага беззвучно засмеялся, а затем покачал головой, и его лицо тут же перекосилось от боли: несмотря на все усилия знахарок, удар, который он получил дубиной по виску, напоминал о себе при малейшем движении головой.
— Если бы я хотел удрать, Рассул, я не стал бы спрашивать у тебя на это разрешения. О чем я подумывал — так это о том, чтобы вернуться на болота. То есть туда, где они нас не ждут… Я подумывал о том, чтобы снова начать нападать на них из засады, сжигать их мосты и их лодки, захватывать их съестные припасы…
Гаэль заметил, что при слове «сжигать» лицо главы клана туманов напряглось.
— Да, сжигать их… — повторил он. — У орков имеется все, что для этого необходимо, — нефть, пакля, растительное масло… Нужно только это украсть.
— Это украсть и этим воспользоваться, — прошептал Рассул. — Разжечь огонь… Я знаю, что ты на это способен. И я не сомневаюсь, что у тебя это получится. Будет получаться, пока тебя не убьют… Но если ты сожжешь их мосты, они не смогут отступить, и тогда у них не останется другого выхода, кроме как на нас напасть, и мы тут все поляжем.
— Ты же сам говорил, что нужно получше воспользоваться тем временем, в течение которого мы еще будем живы. Почему бы им не воспользоваться именно так?
Сто лучников, которыми командовал Лландон, залегли в овраге, опустив свои ступни в ручей, текущий с гор. Вода в нем была теплой и черной от пепла. Пить ее им было нельзя, хотя их и мучила жажда. Большинство из них заснуло сразу после того, как они улеглись на траве, утомленные очень долгим бегом. Лландон вовсе не хвастался, выступая на совете: он и его сто лучников пробежали десять льё за одну ночь и несколько часов дня. Никто из них ничего не говорил, однако жар, чувствующийся в воздухе, наполненном мелкими частичками пепла, едкий запах плавящихся камней и вид этих уродливых гор, покрытых толстым слоем дымящейся магмы, сделали испытываемое ими физическое напряжение на последних милях их пути еще более тяжким, и в течение последних нескольких часов бега все они молили Прародительниц о том, чтобы Лландон наконец-таки отдал приказ остановиться. А сейчас те, кто еще не успел заснуть, молились о том, чтобы побыстрее отсюда выбраться — побыстрее повернуться спиной к этому кошмару и отправиться обратно к королеве, даже если опять придется бежать без остановок по полям.
Лландон не стал спать. В течение всего пути он бежал вслед за другими эльфами, стараясь ни о чем не думать — в том числе и о том, что он куда-то бежит. Именно так еще с древних времен и поступали эльфы для того, чтобы преодолевать огромные расстояния с невероятно большой скоростью. Каждые три часа те, кто бежал впереди и вел за собой все «стадо» (эльфы использовали в такой ситуации именно это слово, потому что подобную манеру коллективного бега они позаимствовали у оленей), уступали свое место кому-нибудь другому, чтобы хоть немного восстановить силы за счет того, что рассудок уже не будет напрягаться, раз им уже больше не нужно всматриваться на бегу в близлежащую местность и выбирать направление бега. Согласно установившейся традиции, вожак всегда бежал где-нибудь в середине, чтобы его мозг оставался более-менее свежим в тот момент, когда эльфы прибудут туда, куда они бежали. Тело Лландона, конечно же, было уставшим, измученным, его ноги стали тяжелыми и негнущимися, как стволы деревьев, но его душа ни в каком отдыхе не нуждалась. Он посмотрел вниз, в овраг — туда, где укрылся его отряд. Сокольничий тоже уснул после того, как его птица — белый кречет, летающий со скоростью ветра — был выпущен и полетел обратно, к королеве. Сокольничие знали язык птиц, и этот кречет расскажет им обо всем, что он здесь увидел. Кроме того, к лапе этой птицы было привязано короткое послание для королевы. Написано оно было на древнем языке, чтобы ни один человек не смог его прочесть:
Бирга гедреосан, гесон не фирас гетенге.
Всматриваясь в пустынную местность, которая простиралась у подножия Красных Гор и представляла собой холмистую равнину, покрытую низкорослой травой, зарослями можжевельника и валунами, эльф снова и снова задумывался над тем, что он написал. «Крепость пала, живых никого не видно». Больше сообщать, несомненно, было не о чем. Можно было, конечно, написать об ужасе, который вызвал у эльфов вид этой — еще красноватой — магмы, от которой исходил дым, однако вряд ли стоило это делать. Лландон не мог оторвать глаз от этого ужасного зрелища, которое казалось еще более ужасным из-за царящей во всей округе гробовой тишины и полного отсутствия поблизости каких-либо живых существ. «Живых никого не видно», — написал он в своем послании. Действительность была еще более ужасной, чем эти слова. Не было видно ни птиц в небе, ни животных на равнине, ни рыб в ручье. Что тут произошло за сражение, если в результате него было уничтожено абсолютно все?
Ллиана приказала ему, чтобы он подождал ее здесь. Она наверняка пришлет ему кречета с какими-нибудь новыми наставлениями, но Лландон уже и сам принял решение: он решил, что даст своим лучникам отдохнуть аж до наступления ночи, а затем, когда стемнеет, они под покровом ночной темноты пойдут дальше — пойдут аж до самых гор, чтобы он мог своими глазами посмотреть на то, что осталось от крепости Агор-Дол…
Поэтому с наступлением темноты лучники вылезли из оврага. Двигались они бесшумно, словно тени, и были почти невидимыми в своих длинных плащах. Они пошли вперед быстрым шагом, растянувшись влево и вправо в линию длиной аж в сто туаз, и остановились только тогда, когда заросли можжевельника стали такими густыми, а валуны — такими массивными, что они уже не могли идти, выстроившись в одну линию. Лландон показал им жестом, чтобы они пригнулись к земле, и пошел дальше один, намереваясь взобраться на виднеющийся впереди хребет. Он шел так в течение некоторого времени в темноте, время от времени останавливаясь, чтобы прислушаться и оглядеться. Хребет, как оказалось, находился гораздо дальше, чем он предполагал. Лландон все еще видел от него лишь его изрезанный верхний край, хорошо выделяющийся на фоне красноватого неба. Когда он, затаив дыхание, стал всматриваться в темноту, чтобы понять, в каком направлении ему сейчас лучше идти, послышался надменный смех, от которого он невольно вздрогнул.
