— Ч-что? — промямлил Дан, не разобрав ни слова. Перед глазами всё ещё стоял малыш с вздувшимся от голода животом.
— А продай мне сестрину половину.
— Чего?
— Дела. Ты в тканях-красках разбираешься ещё хуже неё. Зачем тебе? Я смогу погасить долг и расплатиться с рабочими. Красители закуплю, станки новые. Всё наладится! Половина дохода тебе, будешь жить как раньше и нужды не знать. Не обману, не волнуйся. Мы же одна семья. Родная кровь…
Дан помнил, что мать велела гордиться родной кровью.
Приехали люди, вежливые, доброжелательные, с улыбкой подсовывали какие-то бумаги. Листов было море, и Дан совсем запутался. Ему всё разъяснили, вручили перо и даже в чернила обмакнуть помогли.
Жизнь вернулась на старую колею. В деревеньку завезли хлеб и позволили взбодрившимся рабочим торжественно изгнать драчунов. Новые бригадиры повели себя осмотрительно и на рожон лезть не стали. За то были приняты хоть настороженно, но не враждебно. В кошельке завелись империалы, в бокале — доброе вино; Дан закрутил роман с приезжей певичкой…
Когда к ним зачастила ослепительная Ириния, Дан не удивился. Небось, хитрый дядя приманивает к себе увешанную каменьями престарелую невесту. Чудаковатая Ириния улыбалась младшему Ринвейну ярко напомаженными губами и при этом хитро так подмигивала, с намёком. Тот тишком посмеивался: нервный тик её мучит или душевная болезнь?
Однажды вечером дядя откупорил запотевшую бутыль красного выдержанного и торжественно водрузил на стол.
— Празднику сегодня быть! Что смеёшься? Нашёл я тебе невесту, да какую! Девушка во всех отношениях солидная, и на возраст не смотри. Главное, она согласна. Я об Иринии. Слушай теперь…
Кто бы мог подумать, что дядя — настоящий знаток витиеватой словесности и вычурных комплиментов?! Дан выслушал, покивал и пьяненько хлопнул по столешнице пузатым серебряным фужером. Вино щедро плеснуло через край, но чего жалеть! Чай, не бедствуют.
— Да я не против! Буду ходить за ней с веником, песок подметать.
— Дурак ты! Через десять лет она превратится в старуху, и всё перейдёт нам! Жить на что собираешься? У тебя в кошельке моль дыру проела.
— Моль мою половину дохода не проела, а таким способом зарабатывать… Да у неё шея морщинистая, как у черепахи. Ну и шутки у вас, дядя!
— Какой доход?! Ты видел, что подписывал? Сам мне всё продал, всё! Я купил гнильё! И превратил в золото! Своими руками, вот этими!.. Вот, взгляни, я с тобой уже расплатился…
Дан не поверил ни собственным ушам, ни глазам. В документах с печатью гномьего банка и собственной его, Эданэля Ринвейна, подписью значилось, дескать, господин Ринвейн старший выкупил долю совладельца и в течение полугода с ним успешно расплатился. Бред какой! Дан потряс головой, но бред не исчез.
— Не трусь! — насмешливо хмыкнул дядя. — Дом остался за тобой, барчонок.
Знакомые гномы из банка отчего-то оказались на стороне Руфина. Марий даже пальцем у виска покрутил, мол, сам же подписывал да при свидетелях! Дан пошёл домой, но улицы казались ему чужими, незнакомыми. Присел на ступеньку храма Иллиатара перевести дыхание и невольно покосился на ветхую лачужку сиротского приюта. На крылечке четверо несмышлёнышей возились с котёнком, за ними приглядывала девочка лет десяти. Дети в чиненой застиранной одежде, а зверёк пыльный и наверняка блохастый, но так заразно веселятся! И язык не повернётся назвать их жалкой приблудой. А он, хозяин особняка, жалок. Дурак потому что, а не Ринвейн никакой. Барчонок паршивый… Пойти по друзьям и клянчить в долг? Ха! А кто даст? Пока золотишко в кармане бряцает, ты всем друг и брат, а оставшийся на бобах идиот никому не нужен.
Домой он вернулся под вечер, не обращая внимания на Руфина, поднялся в материну комнату. Открыл шкатулку.
— Где?
— Что? — дядя непонимающе приподнял брови.
Ничто больше не держало в этом доме, и дорожный мешок Дан собрал мгновенно. За воротами криво усмехнулся, представив себе выражение дядиного лица, когда в дверь к нему постучит матушка Силанья в компании святого жреца, капитана стражи Вышковиц и оравой разновозрастных детишек. По завещанию Эданэля Ринвейна особняк с прилегающей землёй поступал в полное распоряжение сиротского приюта при храме.
Следующей урок жизнь решила преподать в харчевне. Заведение не внушало доверия, но голод — не тёща, за дверью не обождёт. Дан старался быть настороже и от компании явных завсегдатаев отсел подальше в уголок. Поблагодарил подавальщицу, когда та брякнула на грязный стол щербатую тарелку с какой-то тюрей. Грустно поковырялся в мутной гуще, соображая, он помрёт сразу или помучается? Внезапный девичий вскрик резанул слух. Дан вскинулся и обомлел. Один из мордоворотов усадил подавальщицу к себе на колени и теперь щипал грязными пальцами за бёдра! Конечно, благородное сердце не выдержало. Положив руку на эфес сабли, Дан храбро вышел в центр комнаты и… вызвал мужиков на дуэль. Всех по очереди. Только селяне не желали знать о правилах дуэли. Потому всем скопом намяли бока «неместному», и тот неделю пролежал пластом у престарелой Варьи, не в силах шевельнуться. Впрочем, к знахарке его сами мужики и принесли, сообразив, что несколько перестарались. Выздоравливая, он безразлично рассматривал набивший оскомину закопчённый потолок деревенской лачуги и усваивал то, что втолковывала женщина.
— Городские… У тя шо, разум в ухи ушёл? Ишь какие, глядишь, крышу пробьют. Маланья давно привышная, знает, как денюшку лишнюю сбить. А он дуелю захотел! Дулю тебе, а не дуелю! Первым надо в бубен бить, а коль не можешь — тикай! На наших, чай, помутнение нашло, не иначе. Прикопали б под кустом, тада шо?
Дан научился «бить в бубен», «тузить под микитки» и ходить «стенка на стенку». Собралась компания таких же ловцов удачи, как он, и стали кочевать по всей Империи, сопровождая торговые обозы. Кое-где поминали их не слишком хорошо — пьяная драка и погром в трактире были делом заурядным. Съездили в Равенну, похохотали над столичными кошёлками в сопровождении вьюнош, бледных оттого, что лица напудрены и пестрят наклеенными мушками.
Затем — рабство. Даже когда ставили метку, Дан отказывался верить в реальность происходящего. Резкая, жгучая боль — и, как результат, клеймо в виде круга с вписанной в него буквой «Т». Собственность госпожи Ольмеды Тилорн. Тогда Дан и понял, что отнюдь не все женщины мира созданы для того, чтобы доставлять ему удовольствие.
Госпожа Тилорн доходчиво объяснила, что остроухий нелюдь в ошейнике и с рабским клеймом далеко не уйдёт, а если и выгорит чудом, то ни один корабль не возьмёт на борт беглеца. Дан не поверил, а зря. Первая же попытка бунта, и он на собственной шкуре прочувствовал коварство ошейника. Ругань и потрясание кулаком зачарованная вещица расценила как угрозу хозяйке и немедленно сжалась, перекрывая доступ воздуха. Попытка бегства завершилась в четверти версты от господских ворот с тем же результатом. И здорово повезло, что успели найти вовремя!
