— Кра…
Вран, вытягивая шею, кивнул головой.
«Ин ладно. Явь ли, наваждение, день то покажет». — Успокаивая себя, прошептал он, доставая из котомки то, что в ней еще оставалось. Отрезал кусок мяса ворону, порубил его ножом на кусочки и выложил на траву подле себя.
— Тебе, мудрый вран. — Позвал он птицу.
Бэр хрюкнул и потянулся к мясу мордой. Оттолкнул его бесцеремонно рукой.
— Тебе тоже осталось. — Усовестил он его, выкладывая кусок побольше. — Обожрешься.
Что осталось, взял себе.
Наваждение все не оставляло его. Медленно пережевывая твердое мясо, заново переживал увиденное. Вроде себя видел сквозь густую листву. И вроде бы и не себя. Не подросток. Не юнец. Муж матерый, налитый злой, зрелой силой стоял среди деревье, задрав голову к звездам и зорко вглядываясь в небо. И не бэр скреб его сапог. Кто — то другой, неведомый и могучий, кто не хочет показывать пока до времени свой лик.
— Кра — а…
Черные блески врановых глаз словно внутрь заглядывать, словно видят все, о чем он думает.
Или все, что случилось с ним сейчас, ребячьи домыслы, которые одолевают нередко человека в ночном лесу? Окутывают колдовским сном, тревожа душу неясными видениями. То леший разбалуется, играя разумом, чтобы его заветные угодья лишний раз не побеспокоили и топором по лесине безбоязненно не махнули. То кикимора пугнет. То мавки, девки беспутные. В воде заплещутся, дразня душу своей дивной, немеркнущей красой. Да мало ли в лесу такого, о чем и помыслить страшно. А на мавок тех, девок проклятущих, раз как — то и сам набрел летним погожим утром. Вылезли из воды, чтобы понежиться в утреннем мягком тумане. Увидел их и сердце захолонуло. А они заметили его и ну руками махать, к себе подзывая и дразня взгляд бесстыдной наготой. Так бы и сгинул он, если бы не поняли, что мал он еще для грешного дела, даром что ростом вытянулся чуть не в сажень. Рассмеялись, озорно поводя в его сторону глазами, да и порскнули в воду. Но долго еще виделись ему их манящие глаза, их дразнящие губы. Дома же, когда рассказал все врану, заставил его волхв говорить заклинания от мавьего колдовского сглаза, пока язык не при томился. А то бы ходить ему на то клятое болотце без конца, пока бы усы на губе не пробились. А как пробьются… Но об этом даже подумать страшно.
Да и кикимора, даром что сучок сучком, тоже до мужеского звания охоча, строго выговаривал ему Вран. Леший, он кто? Рогулина сухая. Телом хоть и велик и выглядит дикообразно, но из себя не видный. И редкая на него польстится. И хоть говорят в их народе, что с лица воду не пить, но и с утра до ночи на образину глядеть тоже не велико счастье. Вот кикимора. Как приглядит кого ликом поприглядней, так сразу и тянет его к себе в хляби болотные.
Так, что если и есть тут колдоство. То лучше его не бередить. Не тревожить нечаянными помыслами, не шевелить неловким словом. Будет на то божья воля, само все явится и само все покажется.
Бэр от съеденного куса только раззадорился и, оглядев тусклым взглядом пустой мешок и пробормотав что-то мало понятное, но не очень лестное Радогору, скрылся в лесу. Ворон же взлетел на нижнюю ветку и подремывал там, совсем по стариковски время от времени открывая глаз.
— Ягодка, далеко не уходи. Скоро пойдем.
И сам задремал. В укрывище под древом сон не в сон. Над головой земля висит, корневища со всех сторон, будто лютые змеи, в лицо смотрят. Не укрывище — домовина.
Прогнал сон и поднялся на ноги, преодолевая усталость. Пешему за конными не угнаться. Хорошо бы в то городище, почему — то верилось, что там оно и стоит, где увидел, первому добежать. Рыкнул призывно, чтобы не подумал прожорливый бэр, что не бросает его. И зашагал прямиком через лес, удерживая в памяти дорогу. Ворон проследил за ним круглым глазом, оторвался от ветки, взмахнул крыльями, перелетел на его плечо и снова закрыл глаза, погружаясь в дремоту.
Лучше плохо ехать, чем хорошо бежать. — Невольно пошутил он.
«Не захотел его дедко одного оставлять. — Подумал он, и приподнял плечо, удобнее устраивая ворона. — И бэр — отец провожатого дал. Ну и ладно. Дорога веселее будет.
Путь до городища оказался не из простых. Другого слова Радогор выбрать так и не мог. То, что в наваждении да сверху казалось гладким и прямым, в действительности оказалось дремучим лесом и непролазной дрягвой.
Даже вран, отоспавшись в волю, сорвался с его плеча и поднялся в небо, чтобы, как понял. Радко высматривать для него дорогу. Продирались через колючий ягодник и густой орешник, забравшийся между деревьями. Спускались в темные овраги, творя обереги от тем ной силы. Неизвестно еще кто поселился там, сплетя для себя логово в густых кустах, через которые и ручей с трудом находит себе дорогу.
Творил перед черной дрягвой заклинания, уговаривая и увещевая кикимор, чтобы пропустили через болото безвредно. А как — то, сразу на другую ночь, наткнулся на водяного. Сидел тот, отквасив непомерное брюхо. Покачиваясь на высокой кочке и с любопытством взирал на них. Зеленая борода отродясь не чесана. В волосьях лягухи и пиявки приют нашли. Голая голова листом, как шапкой прикрыта. И круглыми глазами хлупает.
— Хлуп — хлуп.
Толстые губы шлепают, словно проглотить их собрался.
Страх!
Был бы один, непременно бы обмер. А раз не один, пришлось бодриться. А как не бодриться, если Ягодка подскуливает и за его спину прячется. И в саму трясину толкает. А вран над головой у водяного крыльями хлопает. У водяного руки хоть и тонкие, но хваткие. Растопырил лягушечьи пальцы и норовит птицу за ноги схватить. Брюхо туда — сюда по коленям катается, а в нем вода плещется, хлюпает.
Не вран, так давно бы уже загадками засыпал. Охоч он до них.
— Дедко, а дедко водяной. Пропусти, укажи, сделай милость. Дорогу. — Чинно проговорил Радогор. От страха и заговор — наговор забыл.
Кикимора хоть и скандальная, вздорная и норовистая, но, как не смотри на нее, женщина. И жалостлива же бывает по — женски. Случалось и сама из болота на твердую землю выводила. Этот же одичал в одиночестве. Не мыт, не стрижен, среди змей и лягух прозябая без человеческого слова. Куда же к людям с рыбьим хвостом выберешься?
— А я тебе на обратной дороге гостинец занесу.
Катится к нему, покачиваясь болотная кочка. Хлупает круглыми зелеными глазищами водяной и помалкивает.
Ворон на соседней кочке примостился и ждет, когда чудище болотное ближе подплывет. Дождался и гаркнул во все горло. Басовито и требовательно.
Водяной был не мало удивлен такой дерзостью. От неожиданности нижняя губа до колен отвесилась. Да и плюхнулся в воду. А по воде пузыри покатились. Радко терпеливо ждал, когда страшилище снова взгромоздится на кочку. Водяной вынырнул, длинной струей выдул воду из себя и на удивление легко и проворно прыгнул на нее, как на лавку сел.
