— Запрячь нетрудно, минутное дело — запрячь, — охотно отвечал мужичок. — Только я один это дело решить не имею права. Лошадь моя теперь — общая, и сам я, как при ней состоящий, тоже, выходит, общий. Соберемся и решим…
Вспомнил Жилло девку из кабачка, которую капитан отбрил, и вздохнул совсем люди одичали… А мужичок позвал пятерых приятелей, и стали они судить да рядить — может ли он на день с лошадью из поселка отбыть или не может.
— С одной стороны, лошадь нам сейчас, когда общественный хлев под крышу подводим, все равно ни к чему, — рассуждали мужички. — А с другой стороны, проезжий человек за лошадь заплатит, и что мы с этими деньгами делать будем?
— Как это что? — изумился Жилло. — Не такие уж великие деньги. Пропьете!
— Не имеем права, — сурово отвечал строитель постарше прочих. — У нас теперь, когда все общим стало, список утвержден — какие деньги на общую кормежку, какие на общий пропой. Знаешь, что такое новые деньги в список внести?
— А почему это их внести нельзя? — спросил Жилло.
— А потому, что у нас есть список доходов и список расходов. В доходах — за продажу зерна, за продажу репы, за холсты, ну и так далее. А за доставку проезжих в Кульдиг строчки нет. Куда мы эти деньги запишем?
Жилло почесал в затылке.
— Разве обязательно записывать? Просто дойдите с моими деньгами до ближайшего кабака и пропейте.
— Женщины в кабак не пойдут… — вздохнул тот мужичок, что попался ему первым. — Они уж снести его грозились…
— При чем тут женщины? — все еще не понимал Жилло.
— При том, что по законам равноправного народа и есть нужно вместе и поровну, и пить — тоже.
— А разве обязательно им докладывать? — и Жилло покосился на женщин.
— Узнают!.. — хором вздохнули мужички.
Посовещались еще немного. И дождались — женщины обратили внимание на бездельников. Две самых бойких подошли — призвать их к порядку.
И сбылось предчувствие! Посмотрела одна из них на Жилло, посмотрел он на нее… Четырнадцать лет не виделись, а узнали друг друга.
Как-то так само получилось, что ушли в сарай мужички, ушла и вторая женщина, а Жилло и былая его подруга все стояли, не решаясь взяться за руки.
— Ну, здравствуй, — сказал наконец Жилло.
— Здравствуй, что ли, — отвечала она. — Как это ты к нам забрел?
— Да вот на шхуне плыл, на «Золотой Маргарите», — честно сказал Жилло. — Им в Кульдиг идти было не с руки, они меня здесь на шлюпке к берегу доставили. Объяснили — добираться недолго.
— Гляжу, ты почтенным человеком стал. В городе живешь?
— В городе.
— А мы с мужем — в поселке. Смотри ты, какой плащ…
И помолчали оба, не находя, что бы еще сказать.
— Я тогда не догнал тебя, — решился наконец Жилло. — Говорили, что все вы в плен попали, что вас увели…
— Так и было. Но что ни делается, все к лучшему. Мы шесть лет городские поля пахали и городской скот пасли, и за это нам землю дали. Место — замечательное, правда, земля скверная. Но ничего, был бы скот, а уж мы землю в человеческий вид приведем.
— Красивый у вас поселок, — кивнув, сказал Жилло.
— Дурацкий! — вдруг рассердилась она. — Строили, мучились, как построили — оказалось, все не так! Ты погляди, Жилло, это же уродство двадцать хибарок, каждая — как собачья конура! Нам на днях из Кульдига картину прислали, как наш поселок должен на самом деле выглядеть. Вообрази — один большой красивый дом, где все женщины живут, другой — где все мужчины, третий — где все дети, и четвертый — где все старики! Никаких тебе конурок, окна высокие, комнаты просторные. Живу я, скажем, с Анной или с Люцией в одной комнате, и никто под ухом не хнычет, никто трубкой не дымит, чистенько у нас, красиво. И не нужно с утра до вечера по хозяйству суетиться. Пошел на поле, поработал, сколько нужно, пришел — ступай в общую столовую, там тебе уже миску на стол поставили.
— А кто стряпать-то будет? — в который раз изумился Жилло.
— Стряпать? Откуда я знаю? Из Кульдига еще не прислали распоряжения, кому у нас стряпать. Вот пока общий хлев построим, каждый будет у себя дома питаться. А потом — не знаю. Должны же они прислать распоряжение! А то — никакого равноправия. Женщина — кисни над плитой и над пеленками, а эти поганцы — трубочку в зубы и довольны! Нет уж, с нас хватит!
— Угомонись, Эрна. Так же всегда было, — напомнил Жилло. — Женщина стряпала, мужчина пахал…
— Ну и неправильно все это было! — заявила она. — Погляди на меня, я что, пахать не смогу? А вот он пусть котел картошки начистит! Правильно придумала Равноправная Дума, теперь нам, женщинам, жить будет легче, кончилась наша каторга.
— Видно, не нужен тебе больше твой муж, — усмехнулся Жилло.
— А что в нем хорошего? Такой же бездельник, как и другие. Сын — и тот не от него…
— Сын? — Жилло уже потерял способность изумляться. Конечно, было невероятно, что Эрна родила тогда ребенка, но он вдруг понял — это случилось, уж очень она хотела.
— Твой сын, Жилло. Только не стоило мне тогда рожать. Неудачный у нас с тобой парень получился.
— Это как — неудачный? Больной, что ли?
— Ну, как пожрать — он не хворый. Но сидит часами, смотрит непонятно куда. Ты его утром спросишь — Виго, тебе каши в миску добавить? А он к обеду отвечает — спасибо, матушка, я сыт…
— Виго, значит. Где он? — стараясь соблюсти спокойствие, спросил Жилло.
— Возле общественного хлева околачивается.
— Я хочу его видеть, — хмуро сказал Жилло. Новость его как обухом по лбу шарахнула. Единственный сын! И неудачный…
Парень действительно был так себе… Жилло — тонок, жилист, смугл, а этот — крупный, рыхловатый, весь какой-то белесый, как разваренная картофелина. Сидел на бревне, травинкой букашку по коре гонял. Пять минут гонял, десять. Смотрел Жилло, смотрел, и стало ему кисло. Не просыпалось в душе ничего такого… отцовского…
— Да, напрасно мы тогда… — пробормотал он.
— Мне это здорово помогло, — ответила она. — Я ведь, дура, до сих пор подарочек твой храню. Хотя по нему помойное ведро плачет…
— Ну так отдай… — все еще мучаясь и переживая, попросил Жилло.
— Пошли.
Привела Эрна Жилло в свой домик. Рассказала по дороге, что муж оправился, что насчет ребенка подозрений не было, а других детей она не родила — сперва трудно жить было, потом поняла, какой у нее Виго неудачный, и не захотела. И вынула она из шкатулки с дешевыми бусами бумажку, и развернула бумажку, и достала тусклого золота колечко.
— Спасибо, что сберегла, — горько улыбнулся Жилло.
А больше ему и сказать этой женщине было нечего. Сын Виго жил себе и жил, имея законного отца и мать, менять тут что-то — нелепо. Лучшее, что Жилло мог сделать — это оставить Эрну с ее семейством в покое. Да, правду сказать, именно это ему и хотелось сделать — поскорее оставить их всех в покое.
