— Я, кажется, не расслышал, — сказал Брант.
— Повторить?
— Нет, не надо.
Опять помолчали.
— А он знает? — спросил Брант.
— Нет.
— Ты не хочешь, чтобы он знал?
— Не очень, — призналась Рита. — Уж лучше все как есть. Знакомство с матерью во взрослом возрасте чуть тебя не убило. А ведь я всего лишь исполнитель. Вернее, была исполнителем, теперь в отставке. А он — человек, отдающий исполнителям приказы.
И, подумал Брант, его любит и с ним живет та, которую любишь ты. Возможно, Рита не сказала этого из деликатности.
— Я бы не хотела, чтобы тебя опять втянули в политику, на этот раз навсегда. Ты очень склонен к участию в политике, а ведь у тебя есть свое дело.
Прямо второй Редо, подумал Брант. Ладно. Выздоровею — будут заказы. И построю я себе здесь свою собственную виллу, так, как хочу — и, да, с лесенкой до самого прибоя.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ. СНЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
Миновала необыкновенно снежная для Астафии зима. В конце марта сделался последний, очень сильный, снегопад, а сразу после него облака исчезли, солнце растопило сугробы, появились на деревьях почки, и ветер с юга прилетел поделиться впечатлениями о бурной тропической весне и тополях с пальмами. Горожане, по инерции ворча, но уже робко и неумело улыбаясь, стесняясь весенней своей радости, помылись кое-как, надели чистую одежду, и вышли на влажные от растаявшего снега улицы. Кое-где улицы были залиты водой по щиколотку, но новый мэр Астафии (незаконный сын Зигварда, родившийся в этих краях, двадцати восьми лет) послал специальные бригады расчистить сточные канавы, и вскоре вода ушла в реку Астаф, влага испарилась, и вечер получился сухой и теплый.
Еще через три дня прибыл в Астафию со строительства новой столицы Великий Князь Зигвард и вызвал к себе во дворец Редо и музыканта, состоящего руководителем Орков и Реестров. Семнадцать лет назад священник и музыкант встречались в кабинете Фалкона, а сегодня встретились в кабинете Зигварда, ибо особняк Фалкона заняло новое правительство, переименованное из Рядилища в Парламент.
Было что-то общее между двумя встречами, и были отличия.
Стихийное народное разочарование Храмом и недовольство его служителями, двадцать лет спонтанно росшие в стране, приостановились со смертью Фалкона. Воспитанные в анти-клерикальном духе все еще испытывали к Храму стойкую неприязнь, но свежие силы, пополнявшие ряды граждан, враждебно настроенных к религии, перестали почему-то прибывать, и количество прихожан в Храме Доброго Сердца стало неуклонно расти, особенно к концу зимы, когда астафцы пришли в недоумение — мол, новая власть всем обещала, что будет лучше, а холод вон какой собачий. И напрасно Зигвард шутил, обращаясь к народу с балкона, что он, мол, не Великий Род и за погоду не отвечает — вместо того, чтобы добродушно радоваться веселой шутке правителя, население вдруг обиделось. Мол, если за погоду не отвечает, так ведь неизвестно, за что он еще не отвечает. Может, он вообще ни за что не отвечает, а мы хоть пропади. Вот, к примеру, при Фалконе таких диких морозов не было. Хват наш Зигвард попривык в Славии, но нам-то от этого не легче. Может, нам заодно белых медведей себе завести, чтобы совсем все как в Славии было? И бесстыдно, как подлые славы, нагишом в сугробы сигать?
Осознав, что правитель не всемогущ, да еще и шутки глупые откалывает, горожане огляделись на предмет утешения, и некоторые, водя глазами по ландшафту, обнаружили в поле зрения своего величественный шпиль Храма. И пошли посмотреть, что к чему. И некоторым понравилось.
Сын купца был теперь при Храме служкой. Отца его выпустили на свободу, но он потерял все свое влияние, а состояние его было ранее конфисковано, и возвращать его новая власть ленилась, и теперь отец большей частью пил брагу в окраинных заведениях — на более приемлемые заведения у него не было средств. На окраинные средств тоже не было, но там ему наливали за счет других посетителей, которым он рассказывал о несметных богатствах и безумной роскоши. Слушали его с большим интересом, сочувствовали, в тайне злорадствовали, и наливали еще.
Редо явился к Зигварду неохотно, будто скучную повинность выполнял. Музыкант, напротив, переполнен был смутными опасениями и надеждами. Строительство музыкального театра остановилось из-за войны, ибо люди всегда считали, что война важнее музыки и драматургии, и не возобновилось из-за зимы, ибо зимой холодно, поэтому строить ничего не нужно, а нужно греться и пить горячую журбу. Теперь же была весна, и постройку можно было бы продолжить, но ее не продолжили, и куда-то исчез зодчий, а композитор ушел в запой.
— Я слышал о каком-то специальном помещении, — сказал Зигвард, — для вас и ваших музыкантов. Мол, намечалось какое-то грандиозное, невиданное представление, совмещающее драму и музыку, и текст пьесы предполагалось петь. Сперва мне это показалось абсурдным, но я получил подтверждения из разных источников, и теперь не знаю, что и думать.
— Это правда, господин мой, — сказал музыкант. — У нас было намечены к представлению два спектакля. Один по славской пьесе «Сын Конунга и Простушка», второй на историческую тему.
— Ага. «Сына Конунга» я видел в Славии, — сказал Зигвард. — Очень забавная пьеса. Было бы любопытно услышать, как все это звучит по-ниверийски. А что за историческая тема?
Музыкант был явно смущен.
— Освобождение Кронина, — сказал он наконец.
— Что-то очень уж скоро, — сказал Зигвард.
— Предыдущее, — объяснил музыкант, густо краснея.
— Это когда Кронин сожгли?
— Да. То есть нет. То есть, да.
— А почему вы смущаетесь?
— Так… э… один из персонажей… э… ваш предшественник, господин мой.
— Мой дядя Жигмонд?
— Нет. Фалкон.
— И что же?
— Он там показан… в более радужных, что ли… тонах.
— Исторических заслуг Фалкона никто не отменял, — сказал Зигвард веско. — Действительно, когда освобождали Кронин, Фалкон играл большую роль, исполняя обязанности главнокомандующего. И исполнял он их хорошо. Я хотел бы посмотреть оба представления… и послушать… в приватном порядке. Если не трудно.
— Не трудно, господин мой, — откликнулся музыкант.
— Если я увижу, что они действительно интересны, ибо могут принести ощутимую пользу, я тут же отдам приказ строить… э… вам театр, а тем временем вы будете устраивать представления — а хотя бы в бывшем здании Рядилища, оно нынче пустует. Сегодня вечером я приду — где вы репетируете?
— Мы уже не репетируем. Все музыканты и певцы разбежались.
— Соберите их.
