Вскоре после полудня ее дыхание стало слабым, а затем хриплым. Она повалилась на меня, эта ортеанка с атласно-черной кожей и гривой, голова ее уткнулась мне в плечо, и вся моя одежда пропиталась ее кровью. Легкие, наполняясь, захлебывались, тонули в собственной крови; земной человек — это не то же самое, что гуманоид… однако иногда они похожи. Склонив голову, я смотрела на это узкое лицо.
Я держала ее в объятиях, пока она не остыла.
Глава 38. Память о прошлом
— Здесь еще один!
Я сумела сосредоточить внимание на свете, сверкнувшем в дверном проходе. Голос добавил что-то непонятное, крикнув, чтобы перекрыть шум пролетавшего «челнока», и рядом со мной опустился на колени молодой ортеанец в мантии священника.
— Погодите, т'ан , скоро мы вас спасем.
Меня не отпускали боль, жар и память: глянув вниз, на свои колени, я заметила, что пятно солнечного света переместилось всего лишь на несколько дюймов и падает на мои земные руки, черные от крови, и подумала:«Прошло не более часа, почему же тебя не было здесь час назад?..»
Слышался низкий гул, заглушаемый отчетливыми, следовавшими один за другим взрывами. Молодой мужчина, вздрогнув, поднял голову, и его светлые глаза прикрылись мигательными перепонками. Лицо с узкими челюстями и широким лбом светилось жизнью. Позади него я видела реку. Свет отражался от воды, от металлических парусов джат-рай , и вдруг рядом с судном поднялся огромный столб воды, в воздухе над головами мелькнула темная тень… а затем раздался гул пролетевшего мимо «челнока», и я отняла руки от ушей.
— …погодите, и мы вывезем вас вместе с другими!
Я осталась одна и сидела привалившись к стене, с вытянутыми перед собой ногами. От боли мне с трудом давался каждый вдох.
«Час — достаточно долгое время, чтобы прийти к решению, — подумала я. — А если я решила, то со мной все в порядке; я сумею. Если не трусить… теперь это неважно».
Осторожно и не без усилия я протянула руку, взяла пальцами ее холодное запястье, сжала его, подумав: «Им не разъединить нас», и засмеялась, от боли с трудом заглатывая воздух. Смех сотрясал меня так, что по лицу текли слезы.
— Сюда. Поднимай ее. Помоги мне. — Молодой Говорящий-с-землей пригнулся, проходя в дверь, за ним следовал мужчина постарше. Затем, нагнувшись надо мной, помедлил и протянул руку, чтобы силой разжать мои пальцы.
— Вы не оставите ее здесь…
Он приблизился к ней, лежавшей все так же, с запрокинутой головой, привалившись ко мне, и приложил к ее горлу свою темнокожую руку. Меня мгновенно охватило раздражение: думаешь, я не знаю, как обнаружить дыхание или сердцебиение?
— Она мертва, мы ничем не можем ей помочь.
Я сильнее сжала ее запястье. Слезы текли по моему лицу, и я повторила в слепой панике:
— Вы не оставите ее здесь! Она будет со мной!
— Т'ан, она мертва … — Он отвернулся, когда тот, что постарше, что-то прошептал ему. Они встали, разговаривая, в двери, и мне подумалось, что для них довольно странно тащить вместе со мной ком неживой, остывшей плоти. Боль в раздробленном колене напомнила о себе с такой силой, что я не смогла удержаться и схватилась за него, а потом, когда от этого стало еще больнее, опять вскрикнула. Я согнулась пополам. Мертвое тело сползло на каменный пол.
Солнце согревало ее лицо, это лицо с высокими скулами и резкими чертами, омытое выступившей кровью, но когда я положила на него руку, оно оказалось холодным и мягким. Рот был слегка приоткрыт, глаза закрыты. Из-за морщин на мелкозернистой черной коже она казалась старой, но она не станет старой, теперь не станет.
Я снова потянулась к ее руке, лежавший на груди, и, держа ее длинные пальцы с ногтями, напоминавшими окаменелую смолу, снова почувствовала, что смех рвется из груди. Я прищурилась, глядя на свет, лившийся в проем двери, на далекое небо в дневных звездах. Неплохая шутка. Если бы ее сейчас должны были похоронить… Резкий грохот потряс общественный дом.
— Заберите ее, нам некогда спорить, — нетерпеливо сказал Говорящий-с-землей, — мы не можем оставить ее здесь одну, даже если она с'аранти ; давай их в лодку!
Он взял меня за руку и положил ее себе на плечи, и я оказалась на одной ноге, которая дрожала и не могла меня держать. Другой мужчина взял тело Рурик под мышки и потащил к причалу, а я даже при пронизывавшей меня боли видела ее пятки, смешно подпрыгивавшие на камнях, и впала в беззвучный смех, испытывая позывы к рвоте: частично из-за боли, частично от осознания того, что, о Боже, нужно заботиться еще и о мертвых.
Плоскодонный паром сильно погружался в воду, и это вызывало тошноту. Брызги насквозь промочили меня и привели в полубессознательное состояние. Вниз по течению двигалась белая кильватерная струя. По моим ушам ударила мощная звуковая волна, кто-то рядом со мной пронзительно завопил, закричал какой-то вздор, и по лицу меня ударила чья-то рука. Я зажмурилась, на глазах выступили слезы. Высоко над головой завис, выписывая кривую, F90. Солнце серебряной бусинкой скользнуло вдоль его корпуса.
Течение поворачивало лодку. В промежутке между палубой и поручнями стал виден Западный холм: теперь склоны его были скрыты клубами черного дыма. Разрушенные здания загромождали нижнюю часть порта. На водной зыби беспомощно качалось несколько лодок. По причалу бегали темные точки. Точки в воде: головы плывущих. Небо закрывала пелена дыма, разорванная пролетевшим F90, на воде кренился джат-рай , с бортов которого спрыгивали мужчины и женщины.
На пароме стоял смрад от крови и экскрементов. Сквозь шум стрельбы слышались громкие крики и вопли. По палубе шел Говорящий-с-землей, ступая между лежавшими на досках телами, которые перекатывались вместе с судном. Повернув голову, я увидела, что у находившегося рядом со мной ортеанца светлая грива и кожа и что одет он в запятнанную грязью мантию мешаби .
Небо раннего вечера…
Бледно-голубое и наполненное чистотой. Как стекло, за которым вода или свет. Лежать и смотреть вверх значит падать в небо. Но нет, это еще не вечер, не более чем конец послеобеденного периода долгого ортеанского дня.
Она встает одним быстрым движением, в котором по-прежнему видна вся грация старого фехтовальщика. Она стоит, освещенная солнцем, в саду на Башне. Худая, стареющая женщина с кожей угольного цвета, в простой сорочке и брюках, босая и с растрепанной, наполовину подстриженной гривой. На меня смотрит узкое, веселое лицо.
Временные палатки из бекамилов ой ткани казались желтовато-серыми на фоне неба. Между ними по срочным делам движутся ортеанцы, шагая по сухой земле с совершенно вытоптанной мох-травой… Я слегка пошевелилась, приподнимая голову, и увидела между палатками, укрывавшими раненых, широкие луга, простиравшиеся до реки Оранон. Акры ровной мох-травы. Вдали, у горизонта, были видны люди, уходившие от города. Воздушная дымка размывала все очертания на таком расстоянии, над землей дрожало знойное зарево.
