Берн боялся. Но старался не показать этого. Тут он снова подумал о воде и той черной, как смерть, ночи, когда повел серого коня в море с каменистого берега. Он ожидал, что погибнет. Ледяная стужа, конец зимы, кто знает, что ждало его в проливе, под водой, от чего он спасся. Быть может, он выжил не зря? Была ли у Ингавина или Тюнира какая-то цель? Собственно говоря, возможно, и нет. Не такая уж он важная персона. Но все равно нет необходимости идти с открытыми глазами навстречу другой смерти сегодня ночью. Тем более после того, как он вышел живым из моря на берегу Винмарка на рассвете серого дня.
Он взял новую кружку и отпил совсем чуть-чуть. Большая ошибка — прийти сюда. От таких ошибок умирают. Но он устал от одиночества, от ночей, проведенных в лесу. Ему хотелось пробыть хотя бы одну ночь среди людей, услышать их голоса, смех, перед тем как погибнуть утром в схватке с наемником. Он не продумал все как следует.
Одна из женщин встала и направилась к нему, покачивая бедрами. Мужчины освобождали ей дорогу в узком пространстве между столиками, хотя и не упускали случая ущипнуть там, куда могли дотянуться. Она улыбалась, но не обращала на них внимания, наблюдала, как Берн смотрит на нее. У него уже кружилась голова. Эль после того, как он так долго не пил, дым, запахи, толпа. Здесь так жарко. Женщина только что сидела с кряжистым темнобородым мужчиной, одетым в звериные шкуры. Воин-медведь. Кажется, здесь, в Йормсвике, они есть. Он вспомнил слова отца: «Некоторые говорят, что берсерки прибегают к колдовству. Это не так, но избегай схватки с ними, если можно». Берн увидел сквозь дым очага при свете фонарей, что этот человек наблюдает за ним, пока женщина приближается.
Он вдруг разгадал и эту игру тоже. Встал как раз тогда, когда она остановилась перед ним, ее тяжелые груди колыхались под свободной туникой.
— Ты красивый парень, — сказала она.
— Спасибо, — пробормотал Берн. — Спасибо. Надо отлить. Сейчас вернусь.
Он протиснулся мимо нее. Она умело схватила его за причинное место. Берн с трудом удержался, чтобы не бросить виноватый взгляд на того самого могучего мужчину, от которого она только что отошла.
— Возвращайся скорее и порадуй меня, — крикнула она ему вслед.
Кто-то рассмеялся. Кто-то — крупный, русоволосый, с жесткими глазами — поднял взгляд от игры в кости.
Берн швырнул монету на прилавок и нырнул в дверь. Он сделал глубокий вдох; здесь, в ночном воздухе, чувствовался привкус соли, слышался шум моря, над головой сияли звезды, белая луна стояла высоко в небе. Те, кто сидел близко, должны были видеть, как он заплатил. И понять, что он не вернется.
Затем он быстро двинулся вперед. Он мог здесь погибнуть.
Было очень темно, не горели огни возле таверн, низких, беспорядочно разбросанных деревянных строений и комнат, где проститутки принимали мужчин. Темнота одновременно работала за и против Берна: его будет труднее найти, но он может легко налететь на группу людей, стараясь пробраться на север из этой путаницы строений. Берн был уверен, что его, спасающегося бегством чужака, с удовольствием схватят, чтобы допросить на досуге.
Он бросился в первый попавшийся темный переулок, почувствовал запах мочи и отбросов, спотыкался о кучи мусора, задыхался. Может, можно идти шагом? И тогда его не увидят убегающим?
Он услышал шум за спиной, у дверей пивной. Нет, нельзя просто идти. Необходимо спешить. Для них это будет развлечением, которое оживит ночь за стенами крепости, пока они ждут нового контракта и очередного путешествия. Способом не потерять боевую форму.
В темноте он налетел на бочку, лежащую на боку. Нагнулся, на ощупь поставил ее на дно. Крышки не было. Застонав от натуги, он перевернул ее, потея, и взобрался на нее, молясь, чтобы дно оказалось достаточно прочным. Оно было прочным. Он постоял, прикинул, как мог, расстояние в темноте и прыгнул на покатую крышу дома над ним. Уцепился, подтянул колено — ему мешал меч у бедра — и влез на крышу. Он понимал, что если в доме кто-то есть, они его услышат. И могут поднять тревогу.
Когда нет выхода, действуй так, словно то, что тебе нужно, сделать возможно.
Почему он сегодня ночью так часто вспоминает слова отца?
Распластавшись на крыше над переулком, он услышал на улице шаги трех или четырех человек. За ним охотились. Он глупец, сын глупца и заслужил ту судьбу, которая ждет его сегодня ночью. Он не думал, что они его убьют. Сломанная нога или рука избавит кого-нибудь от необходимости рисковать, сражаясь с ним завтра. С другой стороны, они пьяны и развлекаются.
Умнее сдаться?
Новые звуки. Еще одна группа.
— Смазливый маленький говнюк, — услышал он чей-то голос у начала переулка. — Мне он не понравился.
Кто-то рассмеялся.
— Тебе никто не нравится, Гурд.
— Поимей себя молотом, — ответил Гурд. — Или сделай это с тем козопасом, который воображает, что может стать одним из нас. — Раздался звук, который ни с чем нельзя спутать, звук клинка, выхваченного из ножен.
Берд решил, что сдаться — не слишком разумный выход.
Осторожно, придерживая свой меч, чтобы не мешал, стараясь не шуметь, он пополз по крыше. Ему нужно пробираться на север, уходить в поля, в лес. Он полагал, что они не настолько увлечены преследованием, чтобы бросить выпивку и отправиться искать его там ночью. А когда наступит утро, когда он подъедет к воротам и бросит вызов, он уже будет в безопасности. Хотя, возможно, это не лучшее описание того, что произойдет потом.
Берн мог остаться дома и отслужить еще два года. Мог устроиться где-нибудь на материке, придумать себе имя, стать слугой или работником.
Но не для этого он переплыл пролив ночью, держась за холку серого коня. Все умирают. Если умрешь у стен Йормсвика, возможно, меч в руке приведет тебя в чертоги Ингавина.
Берн не слишком в это верил, по правде говоря. Если бы это было так, любой крестьянин мог дать проткнуть себя мечом наемника и вечно пить медовуху с гладкокожими девами среди богов или до тех пор, пока Змей не проглотит Древо Жизни и время не остановится.
Не может все быть так просто.
Пробираться по крыше тоже было непросто, она была слишком покатой. Все они были покатыми, чтобы снег зимой соскальзывал вниз. Берн соскользнул боком, вцепился пальцами и сапогами, стараясь удержаться, услышал, как меч заскрипел о крышу. Оставалось лишь надеяться, что никто этого не услышал. Он снова полежал неподвижно, по спине тек пот. Никаких звуков внизу, кроме топота бегущих ног. Он медленно перевернулся, чтобы посмотреть в другую сторону.
На противоположной стороне еще одного узкого переулка стоял двухэтажный деревянный дом. Всего один, остальные все были одноэтажными, как и тот, на крыше которого Берн укрылся. Каменный дымоход тянулся вверх по внешней стене, не видной с улицы. Он позволял устраивать очаг для тепла и приготовления пищи на втором этаже. Выглядел он так, будто вот-вот упадет. На втором этаже имелось окно, выходящее на крышу. Деревянные ставни оказались открытыми. Одна висела криво, она нуждалась в починке. Он увидел свечу, горящую на подоконнике, которая освещала комнату, — и лицо девушки, которая смотрела на него.
