"После того, как по вине генерала погиб его наставник и друг, ребенок последовал за ним"…
Наверное, для души мальчика самоубийство все-таки предпочтительней, чем быть выпитой нечистью и бродить в виде пустой оболочки… но все же плохо Тайрену придется в посмертии.
И позор на имя отца. По его вине ребенок выбрал смерть… А время и без того сейчас смутное.
Флакон все еще был в ее руке, теплый от ее тепла.
«Я просто женщина, слабее многих своих сестер. Я ничего не могу. Мальчик умрет, и пятно с чести Дома не смыть… но это их путь, их судьба. Я всего лишь невольный свидетель… спасти бы себя саму».
Где-то там, высоко, задуманы пути живущих; сверху видно сплетение тропок, по которым может идти человек, преграды и тупики. У нее своя дорога, не надо пытаться зайти на чужую, их все равно не свести. Она уже поступила так, и ошиблась.
И даже мальчик… никто он ей. И даже никогда не мечтала о детях, чтобы беспокоиться о нем, как могла бы мать.
Вновь посмотрела на флакон, граненый, из дымчатого кварца — в металле нельзя держать подобное зелье. Камень дымный, и внутри туман.
Мало осталось, на пару дней. А тут не добыть, такие вещи не держат и не готовят в храмах. Есть дома запас, но туда и обратно полдня ходу, не меньше. А как одного оставишь? Разве что ночью уйти, позаботившись, чтобы точно спал крепко… На ночь запирают городские ворота, но, если с рассветом быть подле них, можно добраться домой и вернуться, пока крепкий сон ребенка еще не вызовет подозрений.
Лайэнэ встряхнула головой, сильно — из прически выпала тяжелая прядь. Рано хоронить мальчика! Пусть он не ее сын, но, раз некому больше, заботиться о Тэни будет она. Благо, знает, с чем предстоит столкнуться! И не отдаст никому.
**
Колыбель покачивается. Он снова младенец, и свивальная пелена окутала плотно, не давая дышать, шевелиться. Скоро придет мама, и ослабит немного тугую ткань, и будет все хорошо. И да — он объяснит, что взрослый уже, не нуждается в колыбели…
Чья-то жесткая ладонь, не мамина, задела щеку, ударила в грудь. Или это был камень?
— Тихо лежи, — сказал незнакомый голос, — Новый обвал устроишь.
На лицо потекла вода.
— Не открывай глаза, еще рано.
Я возле крепости, вспомнил Лиани. Нас же засыпало.
Теперь и на грудь полилась вода; осознал, что рубашка и куртка распахнуты. Ледяная вода приглушала боль, и, верно, промывала ссадины или раны, он не мог видеть. По ребрам и голове будто пронеслось стало кабанов, во рту был вкус крови и пыли. Немного воды попало на губы — и у нее был земляной вкус.
— Теперь можешь смотреть, если хочешь.
Разомкнул веки, сперва ничего не увидев. Каждый вдох давался с трудом, еще больше усилий понадобилось, чтобы повернуться на бок и приподняться. Тут же пожалел об этом — перед глазами запрыгали багрово-черные полосы и круги. Но успел разглядеть силуэт рядом, темное пятно в сумерках.
— У тебя ребра треснули, — сказал человек. — Могло быть и хуже. Видишь меня?
— Плохо…
Не знал, получилось ли это сказать, или только губы шевельнулись.
— И голову задело тебе, — добавил говорящий, потом еще сказал: — Я не врач, но тяжелые раны и близкую смерть я чувствую. Это не про тебя.
Странно прозвучали слова, будто бы с сожалением. Кто рядом с ним, друг или враг? Если враг, зачем помогал?
— Пей, осторожно только, — в губы толкнулся жесткий глиняный обод. Сзади под голову придержала рука.
Глотать было трудно, словно не вода, а куски льда внутрь проскальзывали, застревали. Но и впрямь становилось легче. Ощутил наконец, что полулежит то ли на плоском камне, то ли на очень плотной земле. И не зрение изменило, а вправду вечер вокруг, у земли, под ветвями, густой, на небе еще довольно светлый. И сам он — среди камней, а неподалеку, странно изломанные, из-за корня торчат окровавленные предплечье и кисть.
Может, Лиани и смог бы вскочить, но чужая рука удержала, сама словно из камня.
— Тихо.
— Ты…
Не выкрикнул — рваный сдавленный вздох получился. Повернул голову вбок, уже зная, кого увидит. Узнал все-таки голос — его слышал среди болот и той ночью, с Орни. Теперь узнал и лицо — невозмутимое, гладкое, без следа крови или хоть пыли.
Тварь-из-пояса выглядела вполне живым человеком, значит, не голодна; держит крепко, хотя могла бы и отпустить — все равно от нее никуда не деться сейчас.
— Ты убил моих друзей, — сказал Лиани.
— А ты присмотрись получше, там кусок рукава виднеется, — равнодушно откликнулась нежить. — Может, тогда поблагодаришь.
До слуха донесся вроде бы тихий стон — с другой стороны, затем чье-то неразборчивое бормотание.
— Там твои двое, и с ними один… помощник. Не беспокойся, он совсем не как я, даже наоборот, — острые зубы блеснули в улыбке, хотя не было света для такого отблеска..
— Вокруг вас рыскали мародеры, — пояснил застрявший в мире живых мертвец. — Пришлось делать доброе дело. Зато так я сыт и в разуме. Ты по-прежнему нужен мне, а твои товарищи… может, хоть так поверишь в мои слова.
Лиани он по-прежнему то ли поддерживал, то ли не отпускал. Ветерок прошелестел над поляной; от вылитой на тело воды или от ушибов пробрала дрожь. Юноша снова повел глазами по сторонам — бесполезно, только камни, земля, вывернутые корни, темные стволы да темно-розовый клок заката в просвете меж ними, словно и закат порвали на лоскуты. Крикнуть, позвать? Нечем, и дышать-то едва удается.
— Как ты меня нашел? — спросил одними губами, но тот понял.
— Монах, которого вы называете благословенный брат Унно, счел, что тебе — точнее, кому-то — угрожает беда и свернул к завалу. А по мне он просто идиот и заблудился удачно.
— Где же он? Ты…
— Помогает твоим товарищам и заодно оплакивает мародеров. Добрый, добрый, святой человек.
Бессмысленно было рваться куда-то — сил все равно нет, а врет или не врет тори-ай, скоро будет понятно. Сам же юноша сейчас все равно слабее только вылупившегося птенца. И так же, как у птенцов, сердце колотится, скоро выскочит через треснувшие ребра.
— Да успокойся, — с досадой произнесла нежить, — Думаешь, он тебя мне отдал, решив защищать других? Два раза я тебя не тронул, на третий съем наконец? А вот тех он и впрямь защищает. Мне не подойти.
— Спасибо, — сказал Лиани. — Ты снова меня спасаешь…
Мужчина напротив неожиданно ощерился:
— Если бы не она…
— Помоги сесть, — попросил юноша, отводя взгляд — страшно было видеть этот оскал. — Надо выбираться отсюда.
— Спешить тебе некуда, отлежись, и поговорим еще. Есть о чем.
— Мне надо в крепость.
— Нет больше твоей крепости.
— Откуда ты знаешь? — снова лед под ребра толкнулся.
— Думаешь, я смерть не почую, да еще если столько мертвых? Сказал же раньше. Тут ходу даже тебе такому не больше пары часов, несложно понять.
Вот так. Снова откинуться назад и бессмысленно смотреть в нависший склон, может, он вновь упадет. И закричать нету сил, и лед внутри не дает вздохнуть. И рядом не товарищ даже, а тварь-убийца.
Тори-ай неожиданно опустил юношу наземь, разжал руки, сказал почти сочувственно:
— Теперь и ты будешь знать, что делать дальше. Я-то давно это знаю. А боль… она не проходит, но помогает двигаться к цели.
Монаха Лиани узнал сразу. Тот, крепкий, круглолицый, не ростом, но крепостью похожий на молодой жизнерадостный белый гриб, сидел подле недавних спутников Лиани. В пятнах крови и грязи они лежали на небольшой площадке, расчищенной от завала. Темный склон нависал невдалеке, пугая возможностью снова осыпаться, но еще дальше пострадавших было некуда тащить — валуны и ручей.
Монах разводил костерок, умело выкладывая деревяшки побольше в центр и совсем прутики вокруг них.
— Не привлечет ли кого? — спросил Лиани, подходя, как ему казалось, с шумом, достойным раненого кабана. Однако монах только сейчас поднял голову, глянул обеспокоено, чуть смущенно улыбнулся ему.
Страшный гость, который помог юноше подняться и недавно еще поддерживал в коротком пути, исчез. Лиани заметил, что монах извлек откуда-то кожаный пояс с пряжкой и теперь прячет его за пазуху.
