Баба сложила нужные инструменты рядом и неожиданно раздвинула рану, промывая. Боль хлынула, острым кинжалом пульсируя в порезе и волнами распространяясь по всей ляжке. Голова закружилась ещё сильнее. Он зашипел: казалось бы, баба затем и сложила инструменты рядом, и с чего ещё она могла начать, кроме как с промывки? Но это всегда так неожиданно! Когда правую руку прижали к койке, он почувствовал ту же боль, что и в ноге, но слабее. Вздрогнул.
— Постарайтесь не шевелиться, вождь, — спокойным голосом сказала вторая баба.
— Угу. Надолго тут делов?
— Полчаса, может, чуть больше…
Мучения продолжились. От боли Тром потел, вертел головой, и капли затекали в глаза, падали с носа. Он постоянно дёргался, ничего не мог с собой поделать. Всё время успокаивал себя, твердя, что теперь он четвёртый из Великой Сотни. Мир ещё не видывал таких молодых вождей.
Но мучения снова продолжились. Обработка мазью и зашивание ран прошли полегче, чем промывка, но общее количество боли так измотало Трома, что на последних швах он чуть было не потерял сознание и облегчённо выдохнул, когда обе бабы наложили повязки. Потом он долго лежал без движения и чувствовал, как нога пульсирует болью.
Принесли парнишку с переломом. Кость торчала из развороченной голени. Тром воин, и привык видеть ранения, увечья, ведь без этого никуда. Но сейчас так натерпелся, что вид новой раны вызывал тошноту и страх. Тром старался не смотреть на мальца.
Парень выпил отвар мака и заснул, а бабы боли принялись копаться в его ноге, ставя кость на место.
Несколько минут спустя к Трому подошла баба и опять протянула пиалу. Он кинул злобный взгляд: «Вы что, с первого раза не понимаете, дуры набитые?»
— Лишь сладкая вода, вождь. Она придаст вам сил.
Тром кивнул. Баба потянулась, чтобы напоить его. Он жестом остановил её и сел на койке, спиной к парнишке, и, кривясь от боли, аккуратно взял пиалу.
«Не хватало ещё, чтобы баба поила меня с рук, как дитя!»
Пригубил. Действительно, просто сладкая вода.
— Что случилось с мальчуганом? — спросил он, продолжая прихлёбывать и делая вид, словно копошение рядом его совсем не волнует.
— Говорят, упал с крыши, когда смотрел ваш поединок, — баба отошла помогать второй.
Слабость и то, что он сидел спиной, делали их разговор похожим на сон. Наверное, поэтому Тром задал странный вопрос:
— Ты рада обновлению в кругу вождей?
И, будто во сне, баба не стала увиливать и ответила честно, как подобает воину:
— Комад заботился о нас. Много делал для этой избы боли и для остальных, в других городах. Мы скорбим по нему, хоть его место и занял лучший воин.
— Значит, не рада? Что же такого он для вас делал? Неужели ворошил твоё уютное гнёздышко своим стойким мечом? — усмехнулся он.
Баба шутку не оценила:
— Плотские утехи перестали интересовать меня, наверное, уже десяток лет назад. Он давал уверенность. Когда знаешь, что хватит тряпок и отвара, ножи будут наточены, а дров достаточно для зимовки. И не искалечишь очередного сына из-за дрожащих от холода рук, стоя за койкой. Вождь, я знаю, что вы не любите буквы, но, раз уж зашла речь…
Баба сунула ему в руки пергамент, на котором слева были слова, а справа — числа.
— Что это?
— Необходимое к зиме. Комад следил, заставлял холуёв и охотников носить в избу всё, что нужно. Сейчас его нет. Кто будет слушать баб? Охотники разбегутся, а холуи займутся другими приказами. Хватит ли у них времени на избу боли?
«Чёртовы бабы со своими закорючками» — разозлился он, но, сам не зная почему, вслух сказал:
— Отдай пергамент Марку. Дылде, что притащил меня сюда. Пусть займётся этим от моего имени. Будет у тебя уверенность.
И, словно ожидая момента, в избу быстрым шагом вошёл Марк.
— А вот и он, кстати! Марк, посмотри, — Тром протянул ему пергамент, — Нужно напрячь холуёв, чтобы всё это было у неё до зимних холодов, — он кивком указал на бабу.
— Мудрое решение, вождь. Прямо сейчас и займусь, пока охотники ещё не ушли из города после поединка, — ответил Марк, рассудительно кивая.
— Кончай лизать мне зад! Завтра займёшься! Сейчас — брага и песни! Дай мне опереться на твоё плечо и тащи в корчму!
— Сначала переоденься, — Марк бросил ему простые льняные штаны с верёвкой и такую же рубаху.
После долгих и неуклюжих переодеваний, он, кряхтя, навалился Марку на плечо и вместе они вышли из избы.
— Отныне будешь моей правой рукой. Каждому вождю положена правая рука, ведь так?
— Судя по количеству приказов, свалившихся на меня ещё до назначения, вытирать драгоценную жопу вождя тоже предстоит мне!
Они расхохотались, спускаясь по тропинке к центру города. Воздух, зелёная трава и горы вокруг. Тром любил родину, и сейчас она наполняла его весельем, азартом, счастьем.
Их окликнула баба боли:
— Вождь, послушай! Тебе лучше не пить брагу! От неё кровь течёт по-другому, и рана может открыться. Ноге нужен покой.
Тром разозлился:
— Баба, по-твоему, я терпел всё это без отвара, чтобы просто уснуть? Иди, ковыряйся дальше в своей избе! — он с гневом отвернулся.
— Как тебя зовут? — не спешил уходить Марк.
— Старуха Изергиль, — ответила баба с лёгкой досадой в голосе.
— Чуть позже я найду тебя, — крикнул Марк, тоже отворачиваясь и таща Трома вниз.
Вопрос сам собой сорвался с языка:
— Марк, почему она не сказала про брагу сразу?
Друг пожал плечами:
— Ты помогаешь ей, она тоже решила помочь.
— Из-за пергамента? Эта старуха не понимает, что мы, воины, и так помогаем им самим своим существованием? Без нас они будут рабами!
— Ты прав, но они любили Комада. Может, ей просто хотелось тебя помучить. Потом передумала и предупредила, хоть и боялась.
— Боялась? — с недоумением спросил Тром.
— Конечно. Она знала, ты разозлишься, но всё равно сказала. Это достойно уважения.
— Уважения? Марк, ты —
