насквозь промокшую от крови… И мучения продолжились, совсем как несколько часов назад в избе. Он протрезвел почти сразу.
— Половина швов разошлась. Сотник, стяните рану, я наложу новые, — из-за дурноты голос звучал глухо, как сквозь стену.
Марк склонился над ним и соединил края раны. Девка накладывала новые швы, периодически промокая кровь.
— Как можно праздновать с такой раной? Почему он не послушал бабушку?
— Гордый. Не хочет показывать собственную слабость. И очень хочет отметить великую победу. Я давно понял: чем больше с ним споришь, тем сильнее он стоит на своём.
— Ночные утехи тоже из гордости? Как ему такое только в голову пришло? Комад был лучше… — зло сказала девка.
Тром почувствовал мокрое на лопатках. Хотел посмотреть, но сил не хватало даже поднять голову. «Наверно, кровь дотекла» — блуждая глазами по потолку, отстранённо подумал он.
— Сотник, не загораживайте мне свет.
Марк двинулся в сторону, неаккуратно задев рану. Ударила боль. Так сильно, что заломило в висках. Тром провалился в бездну.
* * *
Протяжный стон достиг его ушей. Тоненький, как у девчонки. Тром открыл глаза и сощурился от яркого света. Повертел головой — большие окна, утренний свет, высокая кровать.
«Не кровать — койка. Я в избе боли. Опять» — понял он.
Стонал парнишка со сломанной ногой. Потные волосы приставали к его лбу и слиплись на затылке, тело укрыто покрывалом. Вождь повернул голову в другую сторону. На такой же койке, около стены, лежал бородач и смотрел в потолок пустым взглядом, из-под покрывала торчал обрубок руки, замотанный тряпками.
— Эй, воин, как тебя звать? — окликнул Тром бородача.
— Я больше не воин. И в охотники вряд ли сгожусь. Был десятником. Теперь — не знаю. Пастух? Холуй? Попрошайка?
— Что случилось? Расскажи…
— Не очень-то охота. Но кто я такой, чтобы спорить с вождём, да? Был десятником Комада… Много чего хорошего он сделал для меня и моей десятки. Победы в приграничных битвах. За семь лет я потерял лишь одного воина, представляешь, вождь? Нужные задачи, достойная плата… Вот я и решил проводить его на небо бутылкой хорошей браги. Сел один на холме, что напротив корчмы, и надрался как следует! Потом этот высокий из Великой Сотни — Марк, кажется — с ещё двумя воинами, пробежали мимо. Тебя тащили, вождь. Ну и девка эта хмурая с ними. Следом народ из корчмы повалил. Десятник какой-то пьянющий меня увидел. «Вали, мол, комадова приблуда, пока пинка не дали» — говорит. Я ему: «Ты кто такой, чтобы решать?». А он мне: «Решает лучший». Ну вот и выяснили, значит, кто из нас лучший. По пьяной лавочке-то оно, конечно, не считается — я законы знаю. Но никто останавливать не стал. А мы сами и не вспомнили. Эх… им бы оставить меня там, на холме. Да парнишка один выскочил, обрубок стянул и сюда отнёс. Всю жизнь секирой махал, теперь в пастухи… тьфу!
— Хватит ныть. Никто не заставлял тебя сражаться. Мог просто признать его право лучшего или умереть в бою. Если не сделал первого — ты дурак, что не умеет оценить собственного мастерства и мастерства врага. Не сделал второго — трус! Получается, ты и то, и другое! Иди в пастухи, или утопись в Чёрной реке — всем плевать! Но не смей разносить это нытьё, как заразу, иначе я сам придушу тебя! — разгневался Тром.
Тром злился на безрукого воина. «Я победитель» — внушал он себе. «Всегда верно оцениваю мастерство. И, если этот момент настанет, уж мне-то хватит духу умереть в бою». Два раза за сутки очутиться в избе боли — это и так портило настроение. Вдобавок после того, что рассказал однорукий, вождь почувствовал себя уязвимым. Часть отчаяния бородача передалась и ему, будто он не был великим воином — четвёртым из Великой Сотни, самым молодым вождём, всегда уверенным в своих силах. И Тром бесился от этого. Что-ж, бородач вполне годился, чтобы вылить на него злость.
Вездесущий Марк появился на пороге избы, бросив сходу:
— О, проснулся. Ты, конечно, теперь вождь, но вряд ли это делает тебя бессмертным. Если сомневаешься, спроси у Комада. Мы еле успели вчера. Та кудрявая была лишней, да и всё празднование, если честно. Лучше бы лечился.
Тром злобно посмотрел на Марка: он любил честность, но не хотел, чтобы все эти люди вокруг слышали про его ошибки, вчера не казавшиеся такими очевидными. Но, коли всё уже было озвучено, решил не увиливать и ответил:
— Признаю!
Марк подошёл к нему и поднял покрывало. Задумчиво посмотрел на повязку и крикнул:
— Изергиль!
В зал вошла худая девка, что мучила его вчера вечером:
— Да, сотник?
— А где старуха? — грубо вмешался в разговор Тром.
— Бабушка дежурила всю ночь, сейчас она спит, — язвительно ответила девка.
— Бабушка? — переспросил Тром.
— Ага. Та — бабушка, эта — внучка. И обе — бабы боли, и обоих звать Изергиль, — с улыбкой пояснил Марк.
Тром устыдился, что так грубо говорил о бабушке при внучке: они и так слабые, к чему ещё больше втаптывать их в грязь? И разозлился на девку за то, что она внучка той старухи. А потом отогнал эти мысли прочь: в конце концов, он вождь, что они ему сделают?
— Изергиль, он может ходить? — верзила задумчиво смотрел на рану.
— Разве что ковылять. И то пока швы не разойдутся, — подчёркнуто равнодушно сказала молодка.
— Эй, ты разговариваешь с вождём! — воскликнул Тром.
— Я разговариваю с его сотником. А вам, может, и недолго ходить в вождях. С такой-то раной…
— Довольно! — в комнату вошла старуха, — Угомонись, демоново семя, чтоб тебя! А ты, вождь, не слушай её!
— Она говорит правду? Я останусь калекой?
— Можешь остаться, если не врачевать, как должно. Тебе нужен покой и лечение. Рана глубокая, но за месяц должна зажить, если правильно ухаживать. Пять дней побудь здесь, а дальше поглядим.
Марк отрицательно покачал головой:
— Ему нужно на сход. Узвар хочет собрать всех вождей, пока никто не уехал из столицы. Сказал
