вождем клана. «Отец», — подумала я, все еще пытаясь осознать случившееся. Я узнала о его смерти только неделю назад и все еще не могла поверить. Если кто-то живет далеко от тебя, в его смерть верится не сразу. Человек давно перестал быть частью твоей жизни. Всё думалось, что если вернуться домой, меня встретит все тот же заботливый родной человек, вовсе не такой согбенный и слабый, каким я помнила его по последнему своему посещению. Нет, он так и остался молодым и сильным, как в моих воспоминаниях из раннего детства. Только теперь уже никто и никогда не будет ждать меня дома. Да и дома никакого у меня больше нет, особенно после сегодняшнего.
Я отняла ладони от лица и снова уставилась на письмо. Дом. Странное слово из той жизни, которую я оставила одиннадцать, нет, двенадцать лет назад, чтобы прибыть в Камланн. Я пыталась вспомнить. Дом строил прапрадед, получивший землю от императора Феодосия, последнего из римских императоров, умерших еще при Империи. Этот наш предок — Максентиус, давший имя нашему клану, — служил в британской провинции Валентия. Он храбро сражался за Феодосия, когда провинцию едва не захватили саксы, и наши земли стали ему наградой. Он построил дом из серого камня, частично в римском, частично в британском стиле. Мой прадед покрыл дом соломой, снял мозаичный пол, устроив на его месте костровую яму. Однако ее края все еще украшали узорчатые плитки: я помню, как играла возле них маленькой, в то время как старшие члены клана сидели у огня и разговаривали. Мой отец однажды сказал, что мозаика изображала человека, поднимавшегося в огненной колеснице к звездам. Помню, как пыталась представить эту картину. Меня волновала сама идея. Вряд ли я знала, как должна выглядеть колесница. Наверное, она представлялась мне телегой или даже подобием садовой тачки, но зато я почти видела, как гордый человек едет в огне по небу, касаясь звезд. Эта картина стояла у меня перед глазами, когда я гнала своего пони через холмы, или когда мы брали телегу и отправлялись за зерном на юг.
Земли вокруг дома оставались красивыми, но дикими и малонаселенными. Ближайшее хозяйство располагалось в трех милях отсюда, а ближайший город — Каэр-Лугуалид на побережье — лежал на расстоянии целого дня пути. Когда-то ближе к нам стояли другие города. Римский Вал проходил примерно в миле от границ нашего владения, и вдоль него попадались давно заброшенные руины городов и гарнизонов. Потом я стала постарше, уже могла спокойно отправляться на любые расстояния с некоторыми из моих кузенов и искать сокровища в руинах, ползая под упавшими крышами и гуляя по заросшим травой улицам. Долгое время я воспринимала руины так же просто, как холмы, разве что гадая, что мне попадется в них — осколок стеклянной бутыли, потускневший от времени; медная монета с головой древнего императора; крошечная бронзовая статуя бога... А когда я выросла, то стала задаваться вопросом, как все это выглядело, когда руины еще не стали руинами, когда на улицах было полно людей, и как эти люди могли жить в стране, где теперь так малолюдно? Куда они ушли? Почему? Однажды я спросила об этом отца.
— Они защищали Империю, милая моя, — сказал он мне. — Они были солдатами, как наш предок Максентиус. Они стояли на Валу и защищали Британию от саксов. По слову Императора им привозили зерно с юга. Корабли доставляли его в Каэр-Эбраук, на побережье, где сейчас живет наш король Карадок, а оттуда развозили по всем поселениям на Валу. Корабли привозили не только зерно. Там были сокровища, которые ты мечтаешь отыскать: стекло, золото, шелк, краски и пряности с Востока. Все это везли из Константинополя, где правил император.
— Но наш Император — Утер Пендрагон, — удивлялась я. — И живет он вовсе не в каком Кос… Коне, а в Камланне, на юге.
— Верно, Утер Пендрагон — император провинций Британии. Он Верховный Король, и правит другими королями Британии, он же защищает Британию от саксов. Но когда-то всем миром правила Империя, а все провинции Британии располагались на самой дальней западной ее границе. Восточная часть Империи сильна еще и сейчас. Она управляется из Константинополя. Это очень далеко. Не всякий корабль доплывет туда.
— А почему тогда этот император больше не правит Британией? И куда подевались все те, кто стоял на Валу?
— Нет, милая. Император в то время правил не из Константинополя; он правил из Рима. Люди ушли, они покинули Британию и отправились защищать Рим, но им это не удалось. Понимаешь, Гвинфивар, они потерпели поражение, в Риме нет больше императора, остался лишь один в Константинополе, ну, и наш, в Камланне.
Отец много рассказывал о падении Рима. А я по молодости не очень-то прислушивалась к его рассказам. Отец был образованным человеком; у него хранились книги по истории и философии. Из книг он знал кое-что о том мире, который лежал за пределами наших владений. Этот малопонятный мир пугал меня. Я научилась читать вместе с моими двоюродными братьями, потому что мы были знатными римлянами по происхождению, и отец настаивал на том, что мы должны уметь читать, но дальше писем и хозяйственных отчетов мои умения не продвинулись. Может, добавилось кое-что из навязанного нам Евангелия. Идея Рима, как мировой Империи, прочно застряла в моем сознании. Стоило мне взглянуть на Вал, на плитку вокруг очага, на свои «сокровища», добытые в руинах, как перед моим мысленным взором вставал образ могучей Империи, некогда правившей миром. Я листала книги из отцовской библиотеки, пока глаза не уставали.
По-моему, это одно из главных воспоминаний о доме: комната отца с ковром из волчьей шкуры и медной лампой, я сижу рядом с отцом, его рука обнимает меня, и мы оба склоняемся над какой-то книгой, вместе боремся со сложными латинскими сокращениями и смеемся над ошибками друг друга. Думаю, отца мучило одиночество до тех пор, пока я не проявила интереса к его книгам. Будь времена поспокойнее, он мог стать ученым; не будь он главой клана, мог бы податься в монахи. Но дед, предводитель клана, назначил отца преемником; клан подтвердил, и на его плечи легла вся ответственность за жизнь и благосостояние людей. Так что он не мог избавиться от легкого чувства вины, когда возвращался к своим любимым книгам. А поговорить ему, кроме меня, было не с кем. Мои двоюродные братья и сестры не особо интересовались чтением, в
