Евстихей наполнил шприц отравой и принялся вгонять иглу в румяный бок, негромко напевая:
— Яблочко, яблочко, соку спелого полно!
Микшан сидел, замерев, только губы тряслись. Даже ломотная боль в носу мучила уже не так сильно.
— Ну, как, охота моего яблочка откушать?
— Не-е…
— Правильно. Напоено было ядом, знать, оно. Откуда стихи, знаешь?
— Не…
— Эх, ты, а ещё пионер!
— Я и не пионер вовсе. Дяденька, пусти, больно же…
— Хочешь, чтобы не больно? Яблоко перед тобой. Кусай, через минуту сдохнешь и больно не будет.
— Нет!.. Не надо!
— Тогда терпи.
— Дяденька, миленький, отпусти! Ну, что я тебе сделал?
— Что сделал? Если бы ты хоть до одного яблока дотронулся, враги меня сразу бы нашли. Спрашивается, как бы я от них отбивался? И если тебя, дурака, сейчас отпустить, они тоже, ни минуты не мешкая, меня найдут.
— Да какие у вас враги? Кто на вашу пенсию позарится?
— Хорошо. Интереса ради, покажу, какие у меня враги, и послушаю, что ты потом скажешь.
Евстихей сунул руку за спину, вытащил оттуда большое фарфоровое блюдо с широкой голубой каймой.
— Как оно тебе?
— У нас дома такое же. Бабка, как смокву делает, то потом на такую тарелку выкладывает.
— Правильная бабка. Потому ей нос и не защемило. Вот у меня смоквы нет, я так обойдусь.
Евстихей протёр блюдо рукавом телогрейки, добыл откуда-то одно яблоко и запустил его по краю блюда.
— Яблочко, яблочко, спелое румяное, покатись по блюдечку с голубой каёмочкой, обеги весь белый свет, покажи, что есть, что нет. Кто на меня бедного, одинокого, незащитного, всякое зло умышляет, погубить хочет до самыя смерти безжалостно.
Микшан смотрел, позабыв на время про боль в носу.
Яблоко накручивало на блюдце виток за витком, молочно-белый фарфор насквозь просквозил солнечным светом, лишь небесно-голубая полоса оставалась прежней, а всё остальное обратилось в подобие серебряного зеркала, в котором обозначилась комната и молодой человек в ней. Одет он был вполне современно, по-городскому. Встретишь такого на улице — глазом не покосишь, разве что девчонки могут заглядеться на блондинистого парня.
Где-то за кадром зазвонил телефон. Обычный звонок безо всяких музыкальных выпендрёжностей. Микшан вздрогнул. Он никак не ожидал, что яблочко не только картинки показывает, но и звук передаёт. Цепь больно рванула нос, призвав пленника к порядку.
— У аппарата… — нестандартно ответил блондин. — Что? Так… Это интересно. Хорошо, сейчас буду. Форма одежды, как я понимаю, парадная.
Парень скинул адидасовскую куртёнку, футболку огладил ладонями, и вдруг оказалось, что его облегает тонкая серебристая кольчуга. Под ней наверняка было что-то подддето, но Микшан не мог разобрать, что. Куртёшка надёжно прикрыла боевой доспех. Кривые кроссовки отлетели в сторону, а на ноги парень натянул бежевые сапожки со скошенным каблучком. На последнем показе моды, которого Микшан не видел, такая обувь была названа новейшим взвизгом современного стиля.
Хотя Микшан показов моды не смотрел, но маменька так негодовала, что парням девчачьи сапожки рекомендуют, что в память Микшану они запали.
Джинсы удивительно хорошо подходили хоть к снаряжению витязя, хоть к современному наряду. То же и с лентой на лоб. Сегодня её кличут хайратником, тысячу лет назад звали иначе, но суть от этого не меняется.
Напоследок парень снял со стены висящий над кроватью меч. Такие сабельки продаются в любой сувенирной лавке, но едва эта игрушка оказалась в хозяйских руках, она на глазах переменилась, обратившись в серьёзное оружие.
Клинок поднялся на уровень глаз, разрубив мир на нижний и верхний.
— Чую, подглядывает за мной злобный враг, — произнёс меченосец. — Подглядывай, тварь, мне скрывать нечего. А как встретимся, поглядим глаза в глаза. Вот тогда и выясним, чем дело кончится.
Меч опустился к перевязи и словно растаял в воздухе. Теперь в комнате стоял обычный, слегка мажористый парень. Он щёлкнул выключателем и вышел, аккуратно прикрыв за собой Дверь.
Евстихей подхватил яблоко, прекратив его вращение. Волшебное зеркало погасло.
— Ч-что это было? — заикаясь, спросил Микшан.
— Сказок, что ли, не читал? Наливное яблочко на блюдечке с голубой каёмочкой. Катается, покатывается, белый свет показывает.
— Я про мужика…
— Тогда не что, а кто. Вопросы задавай правильно. В делах волшебных от неверного вопроса можешь так залететь, что приколоченным носом не отделаешься.
— Ну, подумаешь, кто…
— Вот именно, подумаешь. Теперь сиди на привязи, думай. А добрый молодец, которого мы сейчас видели, этот светлый рыцарь Патр. Во всяком случае, так он сам себя называет. В паспортном столе по месту жительства у него, конечно, другое имя и фамилия и даже отчество, но нам их знать не обязательно и даже опасно. В бюрократии на нашего брата самые липкие ловушки расставлены. Только попробуй какую справку взять, мигом увязнешь. Касается это и чёрного народца, и белых магов. На самом деле мы видели белого мага Патрикея, рыцаря он из себя только корчит.
— Тогда я знаю, кто ты! — возгласил Микшан, на мгновение забыв о своём бедственном положении. — Ты Кощей Бессмертный!
— Попал пальцем в небо, да и то на полметра мимо! — Евстихей усмехнулся. — Я, мой милый, имён не меняю. Меня Евстихеем зовут и всегда так звали, когда было кому звать. А что касается бессмертия, то позволь спросить: ты философию изучал? Николая Кузанского читать доводилось или хотя бы Пьера де Шардена?
— Чево?
— С тобой всё ясно. Ведь это о тебе сказано: Аще кто ти речет: веси ли всю философию? — и ты ему рцы: Еллинских борзостей не текох, риторских астроном не читах, с мудрыми философы не бывах…
Микшан слушал, не пытаясь вникнуть, понять и запомнить. Звучит себе и пусть звучит, вроде как училка в школе. Кузнечики в траве тоже звукотят, но их слушать не обязательно. Старался только шнобель поберечь от ненужных испытаний. Вообще-то нос у Микшана был невелик, нормальный такой ноздредыр, но познакомившись со ржавой цепью, он распух и вполне соответствовал названию: шнобель.
— …так вот, — продолжал Евстихей, — поясняю для дураков. — Всё, что имело начало, непременно будет иметь конец. Заруби это себе на носу.
— Куда ещё?.. — пробубнил Микшан. — И без того больно.
— А что делать, если иначе ты не понимаешь? Кто ещё тебя научит, если не я?
— Век живи, век учись, дураком помрёшь, — угрюмо сказал Микшан.
— Похоже, к тому идёт, — согласился Евстихей. — Но я тебе так скажу: всяких бессмертных, кощеев разных и прочей шелупени на моей памяти было, что мух над навозной кучей. Всякий о своём величии жужжал. И где они теперь? Самая память о них простыла, одно имя собирательное осталось. А я, как видишь, живу. Хотя и не бессмертный. Просто понимаю, что всё моё долгожительство временно и стараюсь, чтобы продлилось оно подольше, потому как ещё не надоело жить.
Микшан понимал, что нельзя противоречить колдуну, но тянули-то его за нос, а не за язык. Потому не утерпел, чтобы не сдерзить.
— Подумаешь, какой ты ни будь крутой, а Белый Рыцарь тебя прикончит.
— Ну-ка, ну-ка… Это уже интересно. С чего ты взял, что Патрикей меня уничтожит?
— С того, что он светлый рыцарь, а добро всегда побеждает зло.
— Предположим, что колдун Патрикей действительно светлый рыцарь. Во-вторых, предположим, хотя в это трудно поверить, что добро всегда побеждает зло. Но с какого перепуга ты решил, что если рыцарь светлый, он непременно является представителем добра?
— Как же иначе? Раз светлый, значит, добро.
— Выходит, что бледная спирохета тоже добрая. А смерть, что тебя с минуты на минуту ждёт, ещё добрее. Вот веселуха с тобой, обхохочешься! — Евстихей говорил совершенно серьёзно. — Ты хоть русские сказки читал?
— Нет. — с некоторой гордостью ответил Микшан.
— А что ты вообще читал?
— Ничего. Меня в пятом классе на второй год оставили, гады…
