— О чем?
Григорий пожал плечами.
— Только не говори, что тебя там не было.
— Ну, был, — буркнул однорукий. — Там мужиков всего пятеро было. А проповедник… — В голосе мужика скользнуло подлинное уважение. — А проповедник правильно все говорил. О Боге говорил, о вере, о том, что защищать ее надо.
— От кого?
— А ни от кого, — спокойно ответил Григорий. — Внутри себя защищать, крепким быть, соблазнам не поддаваться. Человека по делам судить, а не по словам. В общем, правильно все говорил. А сегодня с утра велел мужикам на площади собраться да остальных позвать. Ночевать у Федора остался. — Григорий опять достал баночку и скомкал в нее недокуренную сигарету. — Еще проповедник говорил, что смирение и покорность не одно и то же, что стоять на вере надо крепко и с такими же крепкими объединяться.
«Объединяться!» Слово раскаленной иглой проникло в голову полицейского, напомнив ходившие по Чите слухи о загадочной религиозной организации, чьи проповедники активно работали среди прихожан области.
— А этот монах случайно не из Союза ортодоксов? Не из Курии?
Однорукий кивнул.
— Оттуда.
— Вот дрянь! — не сдержался капитан.
Дело принимало совсем нехороший оборот: все эти религиозно-сектантские дела до смерти не нравились полицейскому. На последнем совещании в районном управлении полковник Колобков сообщил о появлении загадочного Союза ортодоксов и предупредил, чтобы приглядывали за проповедниками. Но ведь это в городе. Степан был уверен, что уж в его-то глуши о такой экзотике и слыхом не слыхивали, и вот на тебе!
— Ты же говорил, что Пелагея добро делает. Дождь от полей отводит, зубы заговаривает… Чего же мужики не образумили Федора?
— Добро мы от нее видели; — пожал плечами Григорий. — Но коров она зря сгубила. И за это наказать надо ведьму. — Он помолчал. — Силу мы ее знаем, но шалить не позволим.
— Тогда чего меня позвал? Однорукий усмехнулся.
— Потому что остудить мужиков надобно. При тебе, Степан Васильевич, они на смертоубийство не пойдут. А я не хочу, чтобы, значит, жизнь им ломать. Не стоят того коровы.
— А сам чего? Ты же здесь власть.
— Да какая я власть? — удивился однорукий. — Мужики сами все решают, а я так, чтобы бумажки перекладывать. — Он кивнул на пустой рукав. — Ты, капитан, сам знаешь, почему меня в сельсовет определили, а теперь вот «главой администрации». Если бы не тот проклятый медведь, разве ж я стал бы такой ерундой заниматься?
— И сейчас бы с мужиками был? — жестко спросил полицейский.
— Был бы, — после короткой паузы ответил Григорий. — Потому как ведьму наказать надо. — Он снова помолчал. — Но тебе бы все равно позвонил. У нас в роду все рассудительные.
Толпа в центре деревни не была большой. Мужики, человек двадцать — двадцать пять, плотно обступили высокого монаха в черной рясе, группа женщин стояла поодаль, не приближаясь, но внимательно слушая, что говорит проповедник. Дети, неизбежные спутники сходок, на этот раз отсутствовали. Когда полицейский и Григорий приблизились к собранию, монах замолчал, а мужики удостоили пришельцев мрачными взглядами. Несколько мгновений капитан рассматривал собравшихся, затем широко улыбнулся:
— Здорово!
— Доброе утро, — помедлив, отозвался чернявый, но с пробивающейся проседью здоровяк.
— Федор, — шепнул однорукий.
Остальные мужики ограничились невнятным бурчанием. Было видно, что появление представителя власти вызвало у них легкую досаду. Но и только. От своих планов они отказываться не собирались.
— Чего не работаем?
— Дела у нас, — коротко ответил Федор. — Важные.
— Дела у прокурора, а у вас работа. — Степан вздохнул. — Страда ведь.
— Ты, начальник, сначала на агронома выучись, а потом указывай.
— Я, может, и не агроном, — в голосе полицейского звякнул металл, — но самосуда не допущу.
— Самосуда не будет, — спокойно улыбнулся Федор.
— Божий суд, начальник, это покрепче твоей юстиции, — вставил еще один мужик.
— Самосуда не допущу, — повторил капитан.
— Не думаю, что вам стоит защищать ведьму, полицейский.
Проповедник произнес фразу очень негромко, но тишина, молниеносно установившаяся на площади, показала, с каким уважением местные относятся к монаху. Степан вспомнил, как приезжал сюда с помощником губернатора, с кандидатом в депутаты Государственной Думы, с главой районной администрации. Тогда тоже были собрания на этой самой площади, но всегда были такие, кто болтал в задних рядах или лузгал семечки, придя на сборище «за компанию». Проповедника же местные слушали очень внимательно, как никого другого, и это было плохо. Полицейский понял, что первый раунд он уже проиграл.
— Вы местный батюшка?
— Вы знаете, кто я, — бесстрастно ответил монах. Григорий опустил глаза. — В деревне нет прихода.
— Как вас зовут?
— Отец Иван.
— Вы священник?
— Да.
Высокий, лет шестидесяти на вид, проповедник поражал огнем, горящим в больших глазах. На сухом, морщинистом лице они выглядели живо и молодо, завораживали, привлекали внимание.
— Почему вы называете Пелагею ведьмой?
— Так сказали люди, — пожал плечами проповедник. — Они добрые христиане, православные, и я не вижу причин не верить им.
— В чем вы ее обвиняете?
— Господь не дал мне права обвинять, — терпеливо, как неразумному ребенку, объяснил монах. — Я могу лишь проповедовать, нести слово Его… и помогать.
— Чем помогать? Почему вы вообще решили, что в их словах есть хоть капля правды? Эти несчастные коровы…
— Степан Васильевич, — проповедник сделал маленький шаг к полицейскому и еще больше понизил голос. Теперь, несмотря на все усилия, собравшиеся на площади жители не слышали ни одного слова монаха. Он говорил только для капитана. — Степан Васильевич, не мешайте мне. Рано или поздно вы поймете, что я спасаю эту женщину. Спасаю от них, спасаю от нее самой. Не мешайте мне.
— Я не допущу самосуда, — прохрипел полицейский.
— Если бы я захотел, Степан Васильевич, вы бы смогли добраться до деревни только к вечеру, но я уверен в вашей выдержке и благоразумии. Вы пойдете с нами и убедитесь в том, что я прав. Возможно, это укрепит вашу веру.
Отец Иван повелительно оглядел площадь.
— Мы пойдем к Пелагее сейчас!
Полицейский насупился. Мужики вокруг не буянили, были трезвы, но он видел, что они уперлись. Теперь их не остановить. Можно было бы пойти на принцип, встать в позу, угрожать, но каждый из них охотник, у каждого дома ружье, а то и не одно, да еще и нарезное есть. Полицейский не верил, что мужики возьмутся за оружие, но проверять не собирался. Григорий говорил, что Федор пользуется большим авторитетом в деревне. Он был помощником лесника и тайгу знал, как «Отче наш». И мужики понимали, что Федор не из вредности, а от знания указывает им сроки и места охоты, контролирует вырубку и рыбалку. Для того, чтобы тайга и детям их осталась и внукам. Чтобы зверь не ушел и богатства не исчезли. Полицейский знал, что Федор уже «разбирался» и с китайцами, и с рвачами-браконьерами, и догадывался, чем заканчивались эти разборки. Тайга большая, но пускать сюда кого ни попадя мужики не хотели. Они здесь были хозяевами и терпеть ни от кого не собирались: ни от чужаков, ни от собственной ведьмы.
