Меф, наделенный не в меру живым воображением, передернулся.
– Но это же… гадко как…
Начальник русского отдела перестал зевать и посмотрел на него с холодным раздражением.
– Что-то я тебя не понимаю, синьор-помидор! Ты уж определись как-нибудь: собираешься ли ты управлять мраком или готовишь себя к высокому поприщу заведующего водокачкой, – отрезал он.
Мефодий ничего не ответил, но в тот же вечер втайне от Арея вырвал из «Истории Тартара» страницу, где несчастный маг был подвешен за ребро на крюк, и сжег ее над свечой, наблюдая, как желтеет и сворачивается книжный лист.
– Я буду управлять мраком, но так, как сам этого захочу! – сказал он, сдувая пепел.
Покалеченная «История Тартара» мстительно затаилась. Новые страницы отрастали у нее ежедневно, появляясь уже заполненными, по мере того, как продолжалась история мрака. Однако несчастный маг больше не вернулся. Ночные вопли прекратились.
Мефодий еще часа полтора просидел над книгами и, потянувшись, встал. Все. Выполнено все намеченное. Такое бывает нечасто, и, значит, сегодня можно над собой больше не измываться.
Он открыл дверь и вышел в гостиную – помещение неправильной геометрии, напоминающее хорошо побитый четырехугольник. Справа – лестница вниз. Слева – комната Евгеши Мошкина. По диагонали – дверь Наты. Прямо напротив Мефодия, рядом с зеленым диваном (некогда на нем кого-то ласково придушили подушкой, без чего бы диван никогда не попал сюда) комната Петруччо.
Даф, переехавшая от Зозо, жила еще выше, на чердаке. Вечерами оттуда доносились грустные звуки флейты, и комиссионеры, роняя чернильные слюни, бросались писать доносы. Лигул бережно подшивал доносы в папку, однако хода им пока не давал. Придерживал до поры. Даф нужна была ему для хитроумных комбинаций, которые он выстраивал, как шахматист дальновидно выстраивает партию.
Посреди гостиной у большого окна стоял Мошкин и сосредоточенно, одной силой мысли, выводил на стекле ледяные узоры. Получалась нечто причудливое, мало на что похожее. Точно задорное, щекастое, снежное лицо хотело заглянуть в окно и вдруг расплющилось о стекло. Последнее время Мошкин основательно увлекся рисованием на стекле и ледяными скульптурами. То, что на дворе был май, Евгешу мало волновало. При желании он смог бы рисовать изморозью даже на кипящем чайнике.
Евгеша был так увлечен, что Мефа не заметил. Заметив же, немедленно превратил рисунок в пар. Чаще Мошкин предпочитал рисовать изморозью у себя в комнате, но там окно было меньше, чем в гостиной. За десять месяцев, прошедших с тех пор, как Лигул выпустил Арея из Тартара, Мошкин стал выше и шире в плечах. Правда, привычку задавать вопросы в стиле: «А я сегодня завтракал?» не утратил. Недавно ему исполнилось четырнадцать, столько же, сколько Мефодию, Нате и Петруччо, родившимся с ним в один день. С тех пор, как Лигул отпустил Арея из заточения в Тартаре, прошло десять месяцев.
– Ну и зачем? По-моему, было неплохо, – с сожалением сказал Мефодий.
– Что, правда? – воспрянул Мошкин. Как многие небесталанные люди он был бесконечно (и скрыто) самолюбив и, одновременно, столь же бесконечно не уверен в собственных силах.
– Угум, – кивнул Буслаев.
По лицу Евгеши он видел, что тот уже жалеет о том, что уничтожил рисунок.
– А я почему-то не люблю, когда кто-то смотрит. Хочется под пол провалиться! – сказал Мошкин с печалью.
– Прямо сразу и под пол? Так что же не проваливаешься? – заинтересовался Мефодий.
Технически это было вполне реально. Всего только и требовалось, что, сосредоточившись, мысленно начертить руну.
– Да ну… дыра в полу… дым… вонь… чинить заставят! – Мошкин грустно смотрел на растаявшую воду, стекавшую по подоконнику. Взглядом он собрал ее и отправил в стакан.
– Ты не врал, что было неплохо? – спросил он недоверчиво.
– Класс! – заверил его Меф.
Мошкин был ему симпатичен, и он покровительствовал ему, защищая от наездов колючего на язык, вечно взъерошенного Чемодана. Под этим сугубо для личного употребления прозвищем давно таился господин Петруччо, творец, покровитель и друг контуженного по жизни Зудуки.
Кстати, именно его хитрая физиономия просунулась в эту минуту в пропиленный лаз из комнаты Петруччо. За поясом у Зудуки торчал неизменный пистолет. Мягкие же руки волокли коробку, подписанную «СахОр». Надпись была сделана фломастером, и эта деталь сразу насторожила Мефодия. Убедившись, что Буслаев на него не смотрит (Меф незаметно наблюдал за ним боковым зрением), Зудука с независимым видом подошел к его ногам, поставил рядом коробочку с «сахОром» и торопливо нырнул в свой лаз. Мефодий немедленно наклонился, поднял коробку, набитую, как оказалось, спичечными головками, и сразу обнаружил тлеющий фитиль. Подождав, пока фитиль прогорит до половины, он присел, просунул коробку в лаз к Зудуке и стал караулить. Мгновение спустя запаниковавший вредитель вылетел в гостиную и сразу был схвачен за ногу ожившим этого Буслаевым.
– Ну что, Буратино, попался? Поиграем в игру: однажды Карабас-Барабас купил циркулярную пилу? – кровожадно предложил Меф.
Зудука, висевший ногами кверху, замотал головой.
– В другой раз, когда решишь меня взорвать, напиши на коробке «сол». Тогда, может, я поверю! – посоветовал Мефодий, отпуская его.
В комнате Чимоданова долгожданно полыхнуло. Дверь открылась от взрыва. Ссутулившись, почти скорчившись, над маленьким столиком кардинала Мазарини – натуральная реклама сколиоза, кифоза и лордоза – склонился хозяин комнаты Петруччо. Он даже не оглянулся. Взрывы были для него делом привычным. За исключением тех случаев, когда Зудука минировал больше двух ножек его стула разом, Чимоданов не обращал на проделки своего монстра внимания.
Петруччо был занят самым увлекательным и самым графоманским занятием из всех существующих в подлунном мире – законотворчеством. Определенная склонность к этому была у Чимоданова и прежде. Теперь же из него активно выковывался сложившийся бюрократ из той их части, что мечтает о преобразованиях. Кроме законов в чистом виде, он изобретал всевозможные постановления, правила и памятки, копии которых отсылал в Тартар Лигулу. На стенах комнаты, пришпиленные кнопками, висели бумажки в духе: «Проект улучшения работы мрака (3 этапа)», «Компьютеризация канцелярии Тартара», «Создание единой базы данных по находящимся в умыке эйдосам», «Правила поведения темного стража в местах со светлой репутацией». Там же, на стенах, можно было обнаружить разрозненные листы из двух философских трактатов, принадлежавших тому же автору. Первый назывался: «Может ли абсолютное зло подать милостыню нищему, если впоследствии это не приведет к роковым для света последствиям?» и второй: «Становится ли серое черным без помощи извне?»
