Едва я вышел из ванной и прошел в свою комнату, как прибежала мама с полотенцем, полным льда, и, постоянно спрашивая, больно ли мне, стала прикладывать его к травмированным местам. Только час спустя я сумел уговорить её заняться чем-нибудь другим, а сам закрылся в своей комнате и, запрыгнув на кровать, попытался уснуть. Естественно, получалось слабо, так как я всё время гадал о том, что мне завтра скажет отец. В аккомпанемент этим думам я ворочался в кровати до глубокой ночи, поэтому утро настало, на мой взгляд, чересчур быстро.
Проснулся я от боли: видимо, во сне неудачно повернулся на травмированный бок. Машинально схватившись за него руками, я, не сдержавшись, застонал. Кровоподтёк налился благородной синевой и зверски болел. По-стариковски кряхтя, я боком сполз с кровати и подошёл к шкафу с одеждой, одна дверца которого была зеркальной.
– Хао, вождь синелицых, – уныло сказал я своему отражению, поднимая руку в индейском приветствии: в ответ отражение состроило рожу, жуткую из-за заплывшего глаза и опухшего уха. Видок у меня был ещё тот.
– А, проснулся, – сказала мама, заходя ко мне в комнату и рассматривая меня. – Максим, ну как же ты так, весь же синий теперь.
– Мам, ну сама подумай, разве я мог оставить ребят и сбежать оттуда? – спросил я, копируя тон папы, когда он, подмигивая мне, тихо говорил о некоторых женских поступках – «Ох уж эти женщины».
– Ну, не знаю, – ответила мама, не замечая моего тона. – Поговорить с ними, объяснить всё…
– Мама, пожалуйста, не будь такой наивной. О чём можно говорить с человеком, который замахивается на тебя клюшкой?
Маме не дал ответить отец, который зашёл в комнату и я почувствовал, что в ней сразу похолодало градусов на двадцать. Я зябко поёжился, пора было узнать свою судьбу.
– Ну что, готов узнать свою судьбу? – садясь на кровать, весело спросил отец, словно услышав мои мысли.
Я сел на стул и вздохнул.
– Во-первых, хочу объяснить, за что тебя накажут, – начал отец. – А наказан ты будешь всего лишь за две вещи: порванный новый пуховик и невыученные уроки. Ко всему остальному, – тут отец показал на моё лицо, – у меня претензий нет.
Я облегчённо вздохнул, всё же отец понимает такие вещи, в отличие от мамы.
– Рано радуешься, – поспешил развеять мои надежды папа – я ещё не сказал, что тебя ждёт. Так вот, во-вторых, для начала я заберу у тебя из комнаты свой компьютер, чтобы ты больше не отвлекался от уроков, а за порванную куртку ты все зимние каникулы проведёшь у дедушки. Как раз поможешь ему кузню в порядок привести да дров запасти побольше. Как только наступит первый день каникул, я сам отвезу тебя к нему и заберу только в последний день, может быть, это тебя научит более серьёзно относиться к дорогим вещам.
Я застонал. Нет, только не это! Дедушку я, конечно, любил, но не до такой же степени, чтобы провести в его глуши все свои каникулы.
– Пап… – начал я.
– Всё, Макс, как говорится, приговор вынесен и обжалованию не подлежит, – спокойно, но твёрдо прервал меня отец, и я понял, что он не передумает.
– Завтра тебе в школу идти, поэтому я дам маме денег, сегодня сходите, купите другую куртку. Правда, хуже прежней, так как не вижу смысла тратить повторно такие деньги, – сказал отец.
Встав с кровати, он достал кошелек, отсчитал деньги и отдал их матери. И уже перед тем, как выйти, отец, поцеловав ее в щёку, произнес:
– Тань я сегодня задержусь у друзей, хорошо?
– Да, Вить, конечно, – улыбнулась мама, целуя его в ответ.
Я с завистью посмотрел на них. Постоянной девчонки у меня не было, поэтому все мои фантазии о женской половине разбивались о суровую действительность. У нас в классе была одна, которая мне очень нравилась, но я ей был неинтересен, и она меня даже не замечала. Нет, конечно, другие соглашались со мной встречаться, только, к сожалению, все попытки даже просто поцеловаться заканчивались полным обломом, не говоря уже о чём-то большем. Младшеклассницы не интересовали меня, а девочки старших классов даже не смотрели в сторону такой мелочи, как я, так что заморачиваться на их счет не было никакого резона. Именно поэтому большую часть времени я был один.
Никогда ещё я не ждал каникулы в таком унылом настроении, и когда нам выставили оценки за полугодие, я не был рад, что на следующий день не нужно идти в школу. Ведь завтра меня увезут в такую глушь, что там даже телевидения нет.
В четырехстах километрах от города начиналось Арчинское лесничество, в котором мой дед – папин отец – работал егерем. Пять лет назад он уехал из посёлка, где прожил всё жизнь, в тайгу, подальше от цивилизации, и теперь жил в собственноручно срубленном доме. Переехал он после смерти жены и жил совсем один, днями напролёт пропадая в тайге.
Я всегда любил дедушку и бабушку, поэтому вместе со всеми болезненно пережил её смерть. Летом мы дедушку часто навещали, потому что было у нас с отцом настоящее семейное увлечение, просто болезнь, которой, впрочем, страдали все наши предки-мужчины до неизвестно какого колена. Все мои прапрапра… – были кузнецами. Это даже по фамилии было ясно – полное моё имя Максим Викторович Кузнецов.
Дедушка рассказывал, что до революции к прадедам приезжали заказывать холодное оружие себе или кому-то в подарок даже генералы и губернаторы. Позже, во времена Советской власти, когда приехала комиссия по переписке и выдаче крестьянам паспортов, то они сразу давали людям фамилии, а какая фамилия может быть у лучшего кузнеца на всю губернию? Который ещё к тому же сын и внук кузнеца – конечно же, Кузнецов.
Дед также говорил, что и в советские времена богатые люди приезжали к Кузнецовым заказать себе саблю или шашку. Простой люд же знал – всё, что сделано Кузнецовыми, не погнётся, не поломается, не подведёт в нужный момент.
Дедушка продолжал кузнечные традиции, и ему тоже известные всем люди заказывали кто кованый столик, кто меч на стену, кто ограду или ворота по эскизам художников. Дедушка брался за всё и работу делал так, что количество заказчиков всегда было огромным. Даже переехав после смерти бабушки в лесничество, он сразу после бани рядом со своим домом поставил кузню, правда, теперь уже ковал разные вещи только для себя.
Наверное, у нас с отцом что-то такое было заложено в крови, потому что при виде кузни у нас с ним возникало одинаковое чувство – поскорее раздуть горн и сунуть в него какой-нибудь прут, чтобы сделать из него неважно что. Вид, запах и звуки металла, деформирующегося под ударами молота, приносили нам настоящее удовольствие.
