– Я пришла не гадать. – Звонкий голосок дрожал, но, похоже, решимости ей было не занимать.
– Хочешь есть? – больше ради забавы предложил он.
Она отрицательно, торопливо замотала головой, украдкой делая очищающий знак скрещенными пальцами. Вернее, ей казалось, что украдкой.
Он пожал плечами.
– Как тебя зовут?
– Леся. – Она ответила и тут же испуганно ойкнула, широко распахнув глаза, и зажала ладошками рот. Ну точно, дуреха. Верит, что он сглазит ее по одному имени. Да тут таких Лесей пруд пруди. Каждая вторая – Леся, Любава или Милена.
– Вот что, Леся, я очень устал и у меня нет времени на глупые шутки и пустые разговоры. Тем паче нет его на твои страхи и забабоны. Говори, по какому делу пришла – и уходи.
Девушка вспыхнула до корней волос. Ишь ты, обидчивая. Только что стояла, тряслась-божкалась, а сейчас, того и гляди, глаза выцарапает.
Кошка вспрыгнула к нему на колени, и он машинально запустил пальцы в шелковистую, невесомую шерсть. Дарриша мурлыкала редко. Только по делу – и для дела. Вот и сейчас: умостилась поудобнее, прищурила желтые глаза и изготовилась слушать гостью, не забывая благодарить хозяина за ласку едва ощутимым перебором мягких лапок.
– Порча на мне…. – сдавленно прошептала девушка, решившись.
– Что? – переспросил он, не столько недослышав, сколько желая узнать поподробнее.
– Меня сглазили, – погромче повторила она, теребя пальцами пушистый кончик косы.
– Кто?
– Не знаю… – Девушка непритворно расплакалась, уткнувшись лицом в ладони.
– Будешь реветь – превращу в корову, – пообещал он, насмешничая.
– Ба-а-атюшка-а-а ведма-а-арь…
Он понял, что тут увещевания бесполезны, и дал ей выплакаться всласть, безо всякого аппетита зачерпывая ложкой щи.
– И в чем же она проявляется? – выждав положенное время, спросил он.
Леся совсем по-детски шмыгнула покрасневшим носом, и ответила:
– Все из рук валится, ни в каком деле удачи нет…
– Ну, дорогая моя! – Он едва удержался, чтобы не расхохотаться. – Нашла порчу… мало ли у кого руки растяпистые, я и сам давеча горшок расколотил…
Она забавно хихикнула, прикрыв рот ладошкой, и тут же снова взгрустнула.
– Да я и раньше горшки-ложки роняла, и беды в том большой не видела. А как стали пшеничку жать – ан на поле залом и обнаружился.
Он весь обратился в слух.
– И что после того изменилось?
– Да почитай, все! Спать стала плохо, сны дурные видятся, все мнится – ходит за мной кто-то, а как встану – шагов не слышно, только собаки брешут, мне за спину глядя.
– Не годится. – Он отрицательно мотнул головой. – Эти напасти ты сама себе надумала. Чем убедишь, что и вправду сглаз взялся?
Девушка насупилась, разобиженная его неверием в явственные происки нечистой силы.
– Давеча, к примеру, борща на три дня наварила, дала сколько-то на припечке остыть, прежде чем в погреб нести, а он за это время возьми да скисни.
– Сколько – это сколько? – уточнил он.
Она беззвучно пошевелила губами, загибая пальцы.
– Да недолго, один только пук кудели спрясти и успела.
– Так. Еще что?
– Вчера жаба в избе сыскалась.
– Ну и что?
– Как – что? – неподдельно удивилась она. – Примета дурная! Значит, помрет кто-то вскорости…
– Пороги у вас высокие?
– Высокие, обычной жабе нипочем не влезть.
– А эта что, необычная?
– Ее Мажанна наслала…. – с благоговейным ужасом прошептала девушка, повторяя отвращающий зло знак.
Он едва удержался от ехидного вопроса, предъявляла ли грозная посланница подорожную с печатью самой богини смерти.
– Дальше.
– Козел заболел. – Она с надеждой заглянула к нему в глаза – велик ли, достаточен список знамений?
– Козел… – Он вздохнул и внезапно понял, что ему нет совершенно никакого дела ни до козла, ни до глупой девки. На которой, между прочим, не было никакой порчи – по крайней мере, на ней самой, иначе он бы увидел сразу. Все связные мысли размывал липкий, приторный туман равнодушия, приходящего вместе с дурнотой. Кошка снова мурлыкала, а это означало, что ему и в самом деле худо.
– А можно ее снять? Порчу-то? – с надеждой спросила она.
Он подумал, что сейчас его стошнит. Прямо в горшок с недоеденными щами. Желудок не принимал пищи, застуженный холодным дыханием прошедшей стороной смерти. Только бы эта дуреха не догадалась, до чего ему худо…
– Завтра придешь, – с трудом выговорил он, пытаясь унять подкатывающие к горлу спазмы. – Да, вот еще – прихвати мою рубашку, отстирай и зашей. Тогда и говорить будем.
– Но… – самым что ни есть разнесчастным голосам начала она, косясь на выпачканную кровью тряпку.
– Завтра, – отрезал он, и дверь распахнулась сама собой, призывая гостью покинуть неприветливый дом.
Перечить ведьмарю она не посмела.
И уже не увидела, как его вырвало-таки над бадьей, к которой он метнулся сразу после ее ухода.
***
Утром Леся пришла снова. Принесла безупречно выстиранную, отглаженную и зашитую рубаху, с поклоном положила ее на лавку и отступила к дверям. Наивная дуреха. Если он и впрямь задумал что недоброе – достанет и за версту. Но зачем?
Пряча глаза, девушка жалобным голоском попросила:
– Только тетке не говорите. Она меня вусмерть заругает, если узнает, что я к вашей одеже прикасалась.
– Делать мне больше нечего, – проворчал он, натягивая рубаху. Вот привязалась, малахольная. Теперь уж и отнекиваться неловко, придется идти к ней домой, искать порчу. Кошка вертелась под ногами, требовательно мяуча, но кормить ее было нечем – мясо они вчера доели, а молоком Дарриша, не в пример деревенским Муркам, брезговала. Не забыть купить рыбы у мальчишек, наказал он себе. Селянские ребята частенько тянули бредень по узкой речушке, охотно уступая улов за монетку-другую. Черная кошка ведьмара была притчей во языцах, пожалуй, даже большей, чем он сам. Ходили слухи, что он покупает для нее парное мясо. Висельников, разумеется. А даже и говядину – где это слыхано, переводить мясо на кошку, когда малолетки, бывает, мрут от голода в особенно суровые зимы!
Она терпеливо ждала, пока он оденется. Украдкой разглядывала его, он чуял затылком. Селяне считали, что густые усы и окладистая борода защищают их от сглаза, а кроме того, означают ум, жизненную силу и достаток. Интересно, что думала девушка о его двухдневной щетине, светлой, но все равно заметной? Да и волосы он стриг коротко, до плеч, чтобы не мешали. Впрочем, некоторые женщины считали его привлекательным. А может, просто любопытно было, каково оно – с неклюдом. Они использовали его, он использовал их, а потом обычно жалел и, сколько мог, избегал повторения.
