Лабиринт винных подвалов был темен и тих, лишь скреблись по углам крысы, посверкивая на незваного гостя красными глазами. Хилл беззвучно несся по переходам, пригибаясь под низкими арками и безошибочно вписываясь в повороты: дорогу в подземельях столицы он мог найти с закрытыми глазами. До зала, из которого можно выбраться на нужную улицу, оставалось два десятка шагов, когда Хилл резко остановился и нырнул за ближний стеллаж с пыльными бутылями.
— …погрызли, проклятые. Только зря зелье потратил… — послышалось ворчанье кладовщика вместе со скрипом двери. По залу метнулись длинные тени от фонаря, по полу засквозило. В дальнем углу сердито зашуршало. — Эй, кто тут?
Сквозь щели между бутылями Хилл видел, как кладовщик поднял фонарь, оглядел зал, покачал головой — и, бормоча под нос что-то о крысах, принялся заглядывать под стеллажи.
Хилл замер, слившись с тенями. Все рвущиеся с языка проклятья он проглотил: толку от них! Надо или обходить, или пережидать.
«Или убить», — насмешливо прошуршали крысиные лапки, из-под стеллажа сверкнули красные глаза.
— …найду на вас управу, вы у меня попляшете, Хиссовы дети! — продолжал кладовщик, прищуриваясь. — Я знаю, вы там. Слышу вас, твари… порожденья тьмы, место вам в Бездне…
Хилл еле сдержал дрожь. Старик глянул прямо на него, и, продолжая бормотать, сделал шаг в его сторону. А где-то совсем близко, так близко, что Хилл почти чувствовал его дыхание лопатками, подкрадывался убийца. Тени шевелились, тянули к добыче жадные лапы.
«Светлая, спаси невинную душу», — сглотнув ком в горле, Хилл приготовился прыгнуть. Но не успел: из-за двери раздался сердитый голос, кто-то звал кладовщика. Светлая услышала.
— Я еще вернусь! — Старик погрозил пальцем стеллажам и зашаркал обратно.
Едва дверь за ним закрылась, Хилл рванул прочь от хищных теней: два поворота направо, вниз по лестнице, налево, под арку — и за рядами бочонков светится путь на свободу. Шаги преследователя эхом отдавались под сводами, и эхо приближалось…
Вспрыгнув на бочку, Хилл ухватился за подоконник, подтянулся и выскочил наружу. Под ногами звякнула решетка, некогда прикрывавшая оконце. Хилл оглянулся, выравнивая дыхание: переулок, в который он попал, был безлюден, зато широкая аллея бурлила народом.
«Ско-ро пол-день, пол-день!» — разносились по городу, звали на молитву Светлой Сестре звонкие голоса колоколов.
Поток горожан тек к площади Близнецов. Серебряный шпиль храма Райны разбрызгивал блики по лицам, благоухали гортензии, бегонии и розы у подножия храма. Люди улыбались, глядя на облитую солнцем, устремленную в небо громаду Светлого Храма — и отводили глаза от второго храма, темного и молчаливого.
Стряхнув с лица подвальную пыль вместе с остатками муки, Хилл влился в нарядную толпу. Никто не обратил внимания на помятого подмастерья необычной для юга Империи светлой масти. Ремесленники и лавочники, сиятельные шеры, кокетливые девицы и их строгие компаньонки смотрели мимо, словно он был тенью. Зато сам Хилл в радостном гомоне слышал тихие шаги такой же тени. Шаги убийцы — пока еще в винных подвалах, но близко, совсем близко к выходу.
«Врешь, не возьмешь! — в такт отчаянно бьющемуся сердцу думал Хилл. — Всего семь часов до заката. Продержусь. Надо!»
«Надо-надо!» — звенели в ушах колокола, дразнили близостью храма.
«Спрятаться там, под юбками Светлой Райны? Смешно… но где, проклятье, спрятаться от подмастерья Гильдии Ткачей, от Хиссова отродья?»
Солнце пекло непокрытую голову, разгоряченные горожане пахли потом и духами, но Хиллу было холодно, а в ароматах благовоний чудилась сладость тлена. Нестерпимо хотелось скинуть с себя чужую и неудобную шкуру дичи, порвать нить страха, петлей сжимающую горло.
«Дыши ровно и думай, — велел себе Хилл. — Ты не дичь, ты обыкновенный горожанин. Подмастерье… нет, шерский сынок, бездельник. Спину прямо, походку повальяжнее, нос выше…»
Содрав с себя фартук пекаря, Хилл запихнул его в корзинку какой-то матроны. Из той же корзинки вытянул полосатый платок, какие носят уроженцы соседней Ирсиды. Отодвинулся в сторону от матроны, повязал на голову шелк и уже в новом образе пошел рядом со стайкой смешливых девиц. Как раз вовремя: далеко позади звякнула вырванная из подвального оконца решетка, по толпе скользнул ищущий взгляд. Скользнул — и задержался на голове в ирсидском платке. Этот взгляд Хилл чувствовал кожей. Взгляд ненависти. Смерти. Тьмы.
«Беги, Лягушонок, беги!» — послышалось в колоколах.
«Не хочу. Хватит, набегался!» — Хилл сжал губы и передвинулся ближе к пожилой благородной паре: из ножен на боку шера торчала неплохая шпага. Сию же секунду схватить её и встретить преследователя лицом к лицу мешало лишь крепко вбитое послушание. Раз Мастер Ткач велел бежать и прятаться, надо бежать — даже если знаешь, что не убежишь. Темный не жалует непослушных, но еще меньше он жалует проигравших. И если сегодня Хилл проиграет — Бездна получит его немедля. А следующим будет брат.
Резко и тоскливо закричал стриж, ему ответил второй…
Хилл споткнулся на ровных плитах площади Близнецов. Глянул на храм Темного бога, словно впервые: простые стены серого камня, без резьбы и орнаментов, такие же, как у храма Райны, только в нишах не духи света с лебедиными крыльями, а демоны Ургаша — покрытые чешуей, с акульими зубами и крыльями нетопыря. И шпиль не серебряный, антрацитовый. Двери черного дерева плотно закрыты — горожане входят в другие двери, белые, а сюда стараются даже не смотреть.
Храм манил и пугал, в голове вертелись слова священного договора: «Клянусь служить Тебе в жизни и смерти, Темный Хисс. Отныне я раб в воле Твоей, перчатка на руке Твоей и проводник душ Твоих». Стать рабом, Рукой Бога? Нет, не сегодня! А лучше — никогда. Вот если бы можно было забыть о Гильдии, стать бродячим менестрелем, да хоть пекарем! Лишь сумасшедшие добровольно отдадут душу Темному, никакие тропы Тени того не стоят.
«А стоит ли твоя жизнь? — прошелестели ветви старого платана перед входом в Алью Хисс. — Стоит ли жизнь брата? Убьют тебя, и ему не жить».
«Я помогу тебе, мальчик с моим именем, если попросишь», — вкрадчиво шепнула тень черного шпиля.
Тишина упала на площадь Близнецов. Замерли горожане, зависли над головами стрижи. Тень черного шпиля вытянулась, легла под ноги тропой: иди!
«Сон, это сон, — твердил себе Хилл, не желая верить, но понимая: невозможное случилось, бог заговорил с ним сейчас, не дожидаясь испытаний и Посвящения. — Слишком рано, я не готов к договору! Я не хочу!»
Каменный демон в нише храма усмехнулся кривоватой, тягучей усмешкой брата, сверкнули раскосые кочевничьи глаза, так похожие на глаза Мастера Ткача, но теплые, задорные и родные. Полтора десятка лет уместились в одно биение сердца, в одно слово: брат. В одно имя: Орис. Тот, ради кого стоит не только умереть, но и жить. Пусть даже рабом Темного.
