Наконец, уроки закончились, и я с чувством выполненного долга собрался домой, чтобы отоспаться как следует, но не тут то было. Саня Мохов по кличке Мох, мой одноклассник и по совместительству член той же банды, махнул мне головой, молча спрашивая: 'Идешь?'
— Спать хочу, — ответил я. — Домой поеду.
Мох взвалил рюкзак на плечо и подошел ближе.
— А что так? — удивился он.
— Не выспался, не ясно? — огрызнулся я. Терпеть не могу, когда от меня требуют отчетности. Все равно никто сейчас никаких деталей не заказывал, нет смысла идти на дело, если не уверен, что избавишься от товара, не оставив следов. — Скажи нашим, что на два дня беру тайм-аут, сегодня-завтра меня не трогайте.
Мох с опаской посмотрел на меня и на всякий пожарный отступил на шаг. Меня он боялся, а потому сразу же притворился овечкой. Его лицо побледнело, отчего веснушки выступили еще ярче.
Как же можно быть таким трусом?
— Да я это… просто… спросил просто… — забормотал он.
Я не стал слушать этот лепет и двинулся к двери. Саня Мох был одним из тех, кого можно назвать разве что хулиганом, вот стекла побить или матерное слово на заборе написать — это для него, а вот подумать головой — так это зачем? Разве голова не для того, чтобы черные очки цеплять? В принципе не понимаю, чего такой, как он, в школе после девятого класса делает. Ушел бы и работу какую-нибудь нашел, где мозги не требуются, так нет же, сидит тут, штаны просиживает и учителям нервы трепет.
Я уже был возле двери класса, когда меня окликнул наш физик Алексей Дмитриевич Бендин. Он был одним из немногих наших преподавателей, кого я действительно уважал. Дельный мужик, понимающий, если видит, что у ученика ночь бессонная была, в жизни не спросит и вопросов по поводу прогула задавать не станет, знает же, что правду все равно мало кто скажет.
— Рома, можно тебя на минутку? — позвал он.
Вот же дремучий случай! Я остановился и отошел от прохода, пропуская, выходивших вслед за мной девчонок и Мохова, который от моего тяжелого взгляда втянул голову в плечи.
— Дверь прикрой, — попросил Алексей Дмитриевич.
Я послушно кивнул и выполнил просьбу. Что-то мне все это не нравилось. Чего это он? Что я на этот раз сделал? Да я вообще ничего не делал, в школе я хороший мальчик, только ленивый, не хватало еще, чтоб исключили.
Выражение лица физика мне не нравилось.
— Что вы хотели? — недоуменно спросил я.
Он задумчиво пожевал губу, внимательно глядя на меня. Потом сказал:
— Хотел. Можно с тобой поговорить? Не будешь играть в ежа и ощетиниваться?
Хм, забавное сравнение.
— Смотря что скажите, — честно ответил я, не став напоминать, что у ежа иголки, а не щетина.
— В городе орудует банда подростков, — без дальнейших предисловий начал Бендин. — Очищают машины, иногда угоняют, мастерски отключают сигнализацию… Слышал?
Он внимательно следил за моей реакцией. Видимо, ему казалось, что у него не глаза, а рентген.
Интересно, чего он ждал? Что я расплачусь, упаду на колени и во всем признаюсь? Совершенно глупое предположение.
— Слышал, — сухо ответил я.
— Говорят, главарь этой банды — некто Змей, больше об этих преступниках ничего не известно.
Я еле сдержался, чтобы не присвистнуть. И оттуда же растут ноги у такой интересной информации? Это уже не пустые слухи, появляющиеся время от времени и уже порядком надоевшие, это факты.
Я устало потер переносицу. Мне бы сейчас поспать, а не лекции выслушивать.
— Зачем вы мне это говорите? — хмуро поинтересовался я. — Я знаю не больше вас. Но ни у вас, ни у меня нет автомобилей, так что нам банда Змея не опасна.
Алексей Дмитриевич покачал головой, видимо, он ожидал, что я буду более сговорчивым, но у меня не было ни малейшего желания ни каяться, ни строить из себя дурочка.
— Ромка, ты же умный парень, доиграться не боишься?
Вопреки его ожиданиям я не отвел взгляда и не стал уверять, что я тут не при чем. Его вопрос меня скорее позабавил. Не боятся только дураки, и я это четко знал.
— До чертиков, — честно ответил я.
Физик подошел ближе и протянул руку к моей шее. Душить меня собрался? Нелепая мысль пробежала и скрылась. Что за ерунда? Учителя учеников не душат, разве что сумасшедшие, а Алексея Дмитриевича психом я не считал.
Я не шелохнулся.
Оказалось, что он потянулся вовсе не к моей шее, вернее не совсем к ней, а к золотому кулону на цепочке.
Его подарила мама, когда мне было лет шесть. Мы пошли в террариум, где я впервые увидел змей вживую, и немедленно заявил, что хочу держать такую на балконе. Маме стоило больших усилий, чтобы убедить меня, что нашей 'теплой' зимой змея на балконе помрет, да и правильно кормить мы ее не сможем. Словом, реву было много. Рыдал, естественно, я. А знаете, как обидно было? Это детская травма, между прочим. Я потом еще полгода вспоминал змею и то, как я хочу себе такую. А на новый год мама подарила мне цепочку с кулоном. Маленьким детям обычно украшения не дарят, скорее машинки и пистолеты, но этим подарком она мне угодила, потому что на круглом кулоне была изображена кобра. Я был дико счастлив, всем показывал подарок и говорил, что у меня теперь есть собственный змей, которого почему-то назвал Петрушкой.
Я улыбнулся про себя этому воспоминанию. Кулон — это единственное, что осталось от мамы.
Именно из-за этого кулона в банде меня и звали Змеем, хотя никто и понятия не имел, почему я никогда его не снимал.
Я просто восхитился мозгами Бендина. Связать мой кулон и банду Змея — это еще додуматься надо. Конечно, в такие доказательства мало кто поверит, но тем не менее. И ведь он не просто предположил, он был абсолютно уверен в своей правоте, иначе ни за что бы не заговорил со мной на эту тему.
Что ж, я сам виноват, давно уже пора, думать тем местом, которым положено, а не тем, на котором сидят, и следить, чтобы кулон не выбивался из-под рубашки. Всегда нужно быть на полшага впереди других, иначе тюрьма обеспечена.
— Доиграешься, — повторил учитель с каким-то ужесточением в голосе. — Догадался я, догадаются другие, — я молчал. — Не думай, я не собираюсь бежать в милицию и докладывать, просто больно смотреть, как парень, у которого в голове далеко не пусто, спускает свою жизнь в канализацию.
Да что он знает о моей жизни?
Меня почему-то накрыло волной злобы.
— Моя жизнь и есть канализация, — огрызнулся я, резко высвобождая кулон из его руки, так что чуть не порвал цепочку.
— Я за тебя боюсь.
В его голосе не было ни ответной злобы, ни раздражения. Он не врал, ему действительно было меня жалко. А мне вдруг стало обидно. Я еще жив, не надо меня жалеть, жалость — худшее из всех чувств.
