Кто решил, что Стихии неразумны, лишь инструмент, оружие, что нами можно повелевать? И кто сказал, что мы не способны чувствовать?
15 — 17 сентября
В деревушке было неспокойно — это я почувствовала, едва ступила за околицу. Вроде бы ничего необычного не происходило, но в воздухе ощутимо пахло страхом и ненавистью. Признаться, я едва не повернула обратно: ничего хорошего мне подобные настроения селян не сулили. Один знакомый Старший как-то сказал, что люди — стадо. Я тогда позволила себе не согласиться со старым мудрым эльфом: хищная стая. А когда хищники боятся, они пытаются этот страх перебороть, ищут жертву, чтобы забыться в крови и жоре. Люди в таких случаях всегда находят крайнего: иного, чужого, непонятного. А кто годится на эту роль лучше бродячего мага, отмеченного силой? Не правда, что маги не горят. Горим, ещё как. Даже те, кому огонь — подвластная стихия. Всего-то и надо, что по голове приложить чем тяжелым или руки-ноги переломать. Маги смертны. Даже Старшие смертны. В этом мире вообще нет абсолютной вечности, таков уж порядок вещей.
Но я не об этом, я — о запахе. Едва ощутив его, я должна была бежать со всех ног, но не побежала. Три ночевки под открытым небом — я бы отдала всё что угодно за мягкую постель и сытный ужин. Даже магам нужен отдых.
В корчме было на удивление пусто. Пахло пирожками и перебродившим пивом. А ещё похотью, трусостью и прокисшим бельём. Я невольно поморщилась. Запахи — моё слабое место. Меня даже за оборотня принимали из-за нюха. И не объяснить ведь, что это — магия. Я — Нюхач, Следопыт. Привыкли люди, что маги все как один — стихийники, а о том, что четырьмя разделами искусство не ограничивается, и не слышали. Мой дар не из распространённых, вот и мучаюсь, объясняю всем и каждому. Нюхачи или следопыты — маги ищейки. Нас натаскивают на то, чтобы брать след и идти по нему. Если вы год назад в лесу потеряли кольцо — заплатите, и я его отыщу. Если от вас ушла жена — догоню, как бы она не путала следы. А ещё я чую. Чую эмоции, чую мысли, чую желания и страхи. Это считается ценным даром, но, на мой взгляд, нюх — не дар, а проклятье. Будто одного мне мало было…
— Эй, хозяин! — крикнула я, не обнаружив никого в зале. — Эй, встречай гостью!
Он выскочил из неприметной дверки, на ходу застёгивая штаны, за ним, хихикая, по стеночке, выбралась румяная подавальщица в замызганном фартуке. Смерила меня взглядом, фыркнула. Да уж, выгляжу я, словно селянка, притворяющаяся наёмницей. Меня даже в Академии дразнили мужичкой. Я лишь смеялась. Ну, мужичка — и что?! Зато человек, чистокровный, до тридцатого колена все мои предки — люди. А крепко, по-мужски сбитая фигура — пустяк.
— Чего изволите, госпожа? — спросил корчмарь, стараясь незаметно застегнуть брюки, никак не желающие сходиться на объёмистом пузе. — Комнату? Ужин?
— И то, и другое, — сообщила я, стряхивая капюшон и позволяя получше рассмотреть меня. Если до этого у хозяина были какие-то сомнения насчёт моего статуса, то уж теперь их не осталось. Магам не затеряться среди обычных людей. Сила метит нас. Кого-то уродует, кого-то клеймит. Моё клеймо — глаза. Правый серый, а левый ярко-зелёный. А ещё — волосы: светлые, серебристые, словно пеплом у корней присыпанные и белые на концах. Оба от отца перешли. В его роду в каждом поколении рождаются сереброволосые девочки с разными глазами. Есть на мне ещё две метки, одна — от матери, другая — непонятно откуда, но их я прячу. Не стоит дразнить гусей…
— Минуточку, Мастер. Вы присядьте. Сейчас, я Маньку кликну. Вам что подать? У нас греча с тушеной олениной есть, а доча моя пирожки вот только-только напекла. Вы не сомневайтесь, у нас всё вкусное…
— Давай, что найдёшь. Главное, чтобы погорячее. И вина, со специями. Есть вино-то? — Я сбросила сырой, колючий плащ, за две недели пути превратившийся в обычную тряпку. Даже неловко было такое носить, но выбирать мне не из чего. Не рассчитывала я, что непогода в дороге застанет, до Листопада редко ливни хлещут. Все вещи в Костряках остались, на сохранении, на мне лишь тонкая куртка была. Вот и пришлось покупать первый попавшийся плащ. Доберусь до Костряков — выкину, не пожалею отданных за него трёх полновесных серебряных монет.
— Есть. Как же не быть. — Корчмарь улыбнулся. — Мастер, а вы к нам надолго?
— Переночую, и утром уйду, — сообщила я, вытягивая гудящие, усталые ноги. Тощий мешок я бросила на пол, под стол, плащ — на стул.
— Вы бы поговорили со старостой, может, до чего бы договорились…
— А что? Работа для мага есть? — удивилась я. — Что же, ваша знахарка не справляется?
Знахарка жила всего в двух часах отсюда, я даже думала остановиться у неё, но потом решила не делать крюк. Хорошая женщина, в травках толк знала, могла бы даже Мастеров-Целителей удивить. Я у неё прошлой осенью отлёживалась, отходила от шальной стрелы, настигшей меня на охоте.
— Нету больше у нас знахарки, — разом помрачнел корчмарь и тихо, шепотом, добавил: — Загрызли её. Оборотень загрыз. А вчера за околицей невестку нашего старосты нашли — горло ей вырвали и лицо объели.
Я вздрогнула и, не удержавшись, чихнула. Вот гадость! От корчмаря исходила жуткая вонь: ещё не выветрившаяся похоть, страх, злорадство, любопытство и жадность. А ещё он не врал. Или верил, что не врёт. Я сомневалась, что в этих местах поселился оборотень-убийца, но хищник-людоед — тоже не подарок. Здесь и правда найдётся мне работка…
— Мастер Рани? Слышал о вас, слышал… — староста огладил окладистую седую бороду и цокнул языком. — Вовремя вы к нам пожаловали, ничего не скажешь. Вы же сама… Я нахмурилась и резко махнула рукой, не дав старосте договорить.
— Я — не оборотень. Даже не полукровка. Что бы вы ни слышали об этом — всё ложь. Я человек. Чистокровный. На тридцать поколений вглубь веков нет у меня в предках нелюди.
Он не поверил. Сделал вид, что верит, но меня обмануть невозможно. Беспокойство усилилось. Я окончательно уверилась, что нужно уносить ноги, но не вовремя вспомнилось, что я давала клятву Совету. Это было одним из условий моего помилования: защищать людей от порождений Вьюжных Лесов. За плату или бескорыстно, но защищать. В тот миг, когда я услышала о людоеде, у меня не осталось иного выбора, как его уничтожить. Клятвы, данные Совету, не нарушаются. Наказание — смерть. Недостатка в палачах Академия не испытывает. Правда называют их охотниками, но ведь суть от этого не меняется?
Правда плату я всё-таки стребовала. Невеликую, но с паршивой овцы, как говорится, хоть шерсти клок. Лишними деньги не бывают. Тем более, осенью, когда жизнь в пограничье замирает до зимы. Осенью, от которой я прячусь за толстыми стенами. Три месяца я живу в клетке, прутья которой — ливни, ветра, листопад и пламя. Три месяца я болею и тоскую. Не люблю я осень, а она — меня. Не моё это время. Чужое.
