Культура, склонная к гедонизму, имеет свою извращенную науку. А Блейз мог хорошо заплатить. Не один техник был сломлен стремлением к удовольствиям. Такие люди, когда они трезвы, способны на многое. И Блейз отыскал женщину, которая была на многое способна, но не жила. А жила она лишь тогда, когда носила "плащ счастья". Она не проживет долго — приверженцы "плаща счастья" в среднем выдерживают два года. Этот «плащ» представляет собой биологическую адаптацию организма, найденного в венерианских морях. После того как были обнаружены его потенциальные возможности, их стали нелегально развивать. В диком состоянии он ловил добычу, прикасаясь к ней. После того как устанавливался псевдоконтакт, добыча была вполне довольна тем, что ее пожирают.
Это было прекрасное одеяние, белоснежное, мягкое, светящееся переливами света, движущееся ужасными экстатическими движениями, когда устанавливался смертоносный симбиоз. Оно было прекрасно на женщине-технике, когда она двигалась по ярко освещенной тихой комнате в гипнотической сосредоточенности, выполняя задание, за которое ей заплатят достаточно, чтобы она могла в течение двух лет организовать собственную смерть. Она была очень способной. Когда она покончила с заданием, Сэм Харкер навсегда потерял свое наследие. Была установлена новая матрица, точнее, изменен ее оригинальный рисунок.
Мозжечок, щитовидная железа, шишковидный отросток — крошечные комки ткани, некоторые уже действующие, другие ждут, пока их не приведет в действие приближающаяся зрелость. Сам ребенок представлял собой несколько большой бесформенный комок ткани с хрящом вместо костей, на его мягком черепе отчетливо виднелись швы.
— Не чудовище, — сказал Блейз, все время думая о Бесси, — ничего особенного. Короткое, мясистое, толстое!
Забинтованный кусок ткани все еще лежал на операционном столе. Бактерицидные лампы освещали его.
Женщина, плывя в восхитительном экстазе, дотронулась до кнопки вызова. Затем спокойно легла на пол, белоснежное сияние ласкало ее. Ее затуманенные глаза смотрели вверх, пустые и гладкие как зеркало. Вошедший мужчина отвел ее на койку. И начал послеоперационные действия.
Старшие Харкеры следили за Блейзом, надеясь отыскать ребенка через отца. Но Блейз разработал свой план слишком тщательно, чтобы не учесть такой возможности. В тайнике он хранил отпечатки пальцев и снимок глазного дна Сэма и знал, что по ним он в любое время отыщет сына. Он не торопился. Случится то, что должно случиться. Это неизбежно — сейчас. Нужно задать основные параметры — и для Сэма Харкера не останется никакой надежды.
Блейз мог бы установить в своем мозгу тревожный сигнал — сигнал, который будет молчать много лет. Тем временем, впервые столкнувшись в жизни с реальностью, он делал все возможное, чтобы забыть ее. Он не мог забыть Бесси, хотя и пытался.
И он снова погрузился в яркий эйфористический водоворот гедонизма в башнях.
Ранние годы погружены в несохраняющее воспоминания прошлое. Время тогда двигалось для Сэма очень медленно. Тянулись часы и дни. Мужчина и женщина, которых он считал своими родителями, даже тогда не имели с ним ничего общего. Ведь операция не изменила его мозг — свой интеллект он унаследовал от мутированных предков. Хотя эта мутация привела в основном лишь к изменению жизни, она позволила Харкерам господствовать на Венере. Они не были единственными долгожителями: существовало несколько сот людей, которые — в зависимости от различных факторов — могли надеяться прожить от двухсот до семисот лет. Но наследственные черты в них были отличимы.
Он помнил, как однажды был карнавальный сезон, и его неуклюжие родители надели пышные наряды и смешались с остальными. Он уже тогда был достаточно большой, чтобы кое-что помнить.
Карнавал был уважаемым обычаем. Вся башня Делавэр сияла. Цветастые дымы висели как туман над движущимися Путями, привязывались к проходившим смельчакам и весельчакам. Это было время смешения всех классов.
Технически никаких низших классов не было. В действительности…
Он увидел женщину — прекраснейшую женщину. Платье у нее было голубое. Это слово вовсе не передает цвет. Он был глубоким, разнообразно-голубым, таким бархатистым и гладким, что мальчику до боли захотелось прикоснуться к нему. Он был слишком мал, чтобы понять утонченность покроя платья, его чистые линии, его соответствие лицу женщины и ее пшенично-желтым волосам. Он увидел ее на расстоянии и был полон неистового желания узнать о ней как можно больше.
Приемная мать не могла рассказать того, что ему было нужно.
— Это Кедра Уолтон. Ей сейчас, должно быть, двести-триста лет.
— Да, — годы для него ничего не значили. — Но кто она?
— О… она ведает очень многим!
— Это — прощальная встреча, дорогой, — сказала она.
— Так быстро?
— Шестнадцать лет, разве это мало?
— Кедра, Кедра, иногда я хочу, чтобы наша жизнь не была такой длинной.
Она улыбнулась ему.
— Тогда мы никогда бы не встретились. Мы, бессмертные, тяготеем к одному уровню. Поэтому мы и встретились.
Захария Харкер взял ее за руку. Под их террасой башня сверкала цветами карнавала.
— Всегда все по-новому? — сказал он.
— Так не будет, если мы подолгу будем оставаться вместе. Только представь себе — быть неразрывно связанными сотни лет!
Захария бросил на нее проницательный взгляд.
— Суть, вероятно, в соотношениях, — сказал он. — Бессмертные не должны жить в башнях. Ограничения… чем старше становишься, тем больше хочется расшириться.
— Что ж… я расширяюсь.
— Башни нас ограничивают. Юноши и короткоживущие не видят окружающих их стен. Но мы, прожившие долго, видим. Нам нужно больше простора. Кедра, я начинаю бояться. Мы достигли своих пределов.
— Неужели?
— Во всяком случае, подошли к ним близко. Мы — бессмертные. Я опасаюсь интеллектуальной смерти. Что пользы в долгой жизни, если не иметь возможности применять приобретенные знания и власть? Мы начинаем топтаться на месте.
— Что ж тогда? Другие планеты?
— Возможно, форпосты. Но на Марсе нам тоже понадобятся башни. И на больших других планетах. Я думаю о межзвездных перелетах.
— Это невозможно.
— Это было невозможно, когда человек пришел на Венеру. Теперь это теоретически возможно, Кедра. Но пока еще не практически. Нет… стартовой платформы. Межзвездный корабль может быть построен и испытан в подводной башне. Я говорю о символичности.
— Дорогой, — сказала она, — перед нами все время мираж. Мы поговорим об этом снова… через пятьдесят лет.
