Живоглот столь долго пробыл под землей, что Солнце ослепило его. Он тер и царапал слезящиеся глаза, завывая жалостно-прежалостно, и Огнелап огляделся, ища, чем бы защитить его от жара Дневной Звезды. Но не успел он оглянуться, как ослепленный Живоглот зарылся в землю – быстрее, чем крот или барсук. К тому мгновению, когда подскочил к нему испуганный Огнелап, Живоглот успел сокрыться во чреве земли.
Говорят, он и сейчас живет там, незримый для Кошачества, и уже под землей вынашивает гнусные свои замыслы, страстно желая перевернуть Верхний Мир…
Нет, не сонливы, не робки
Мы с ней, друзья!
Глядим, вовсю раскрыв зрачки,
Луна и я!
У. С. Гилберт
Настал Час Подкрадывающейся Тьмы, и конек крыши, где лежал Хвосттрубой, окутала тень.
Он весь был погружен в грезы о прыжках и полетах, когда почувствовал странное покалывание в усах. Фритти Хвосттрубой, сын Охотничьего Племени, разом проснулся и понюхал воздух. Уши встали торчком, усы, распрямись, встопорщились: он словно вопрошал вечерний ветерок. Ничего необычного. Что же тогда пробудило его? Размышляя, он выпустил когти и прогнулся всем своим упругим хребтом – до самого кончика рыжего хвоста.
Как только он как следует вылизался, ощущение опасности исчезло. Может быть, то была всего лишь ночная птица над головой… или собака – там, внизу, в поле… может быть…
«Может быть, я снова впадаю в котячество, – сказал себе Фритти, – когда в страхе удирают от падающих листьев?» Ветер взъерошил ему только что ухоженную шкуру. Он с досадой спрыгнул с крыши в высокую траву. Сначала надо утолить голод. Потом он отправится к Стене Сборищ.
Подкрадывание Тьмы завершалось, а Хвосттрубоево брюхо все еще было пусто. Не везло ему что-то, не вытанцовывалось…
Он оставался недвижим в терпеливом дозоре у входа в сусличью нору. Но вот миновала целая вечность почти бездыханного молчания, а обитатель подземелья так и не появился, и Хвосттрубой, разочаровавшись, снял наблюдение. Раздраженно пошарив лапой в норе, он ушел на поиски другой добычи.
Нет, не было ему удачи. От его внезапного наскока увильнул даже мотылек, взвившись в темноту.
«Если я вскорости чего-нибудь не добуду, – тревожился он, – придется вернуться и поесть из миски, которую выставляют для меня Верзилы. О Харар Всемогущий! Ну что я за охотник?!» Едва различимый запах резко остановил Фритти. Совершенно недвижный, в напряжении всех чувств, он припал к земле и принюхался. Пискля! Запашок шел с наветренной стороны, очень близко.
Он двинулся вперед беззвучно, как тень, осторожно выбирая себе дорогу среди подлеска; снова замер… Вот!
Не более чем в прыжке от него сидела мрряушш, мышь, которую он учуял. Сидела на задних лапках, не подозревая о Фритти, и запихивала за щеку зернышки – нервно подергивающийся носишко, беспокойно мигающие глазенки…
Хвосттрубой прижался к земле; его распушившийся хвост заходил ходуном. Напрягшись, он приподнялся на задних лапах, изготовился к броску – неподвижный, с напружиненными мышцами. И – прыгнул.
Он неверно рассчитал: чуточку не долетел, приземлился, молотя лапами, и Пискля как раз успела заверещать от ужаса и юркнуть – шмыг! – к себе в норку.
Стоя над спасшей Писклю лазейкой, Хвосттрубой кусал от смущения собственную лапу.
Пока Хвосттрубой вылизывал последние крошки из миски, на крыльцо вспрыгнул Маркиз Тонкая Кость. Маркиз был дикий полосатый кот, серо-желтый пестряк, живший в трубе, которая была проложена за полем. Он был чуть старше Фритти и очень этим гордился.
– Мягкого мяса, Хвосттрубой. – Тонкая Кость изогнулся и лениво поточил когти о деревянный столбик. – Похоже, тебя нынче вечером недурно покормили. Скажи, а что, Верзилы и в самом деле заставляют тебя выделывать всякие трюки ради ужина? Хотелось бы, понимаешь, знать, как это у них получается?
Фритти притворился, что не расслышал, и принялся намывать себе усы.
– Я замечаю, – продолжал Маркиз, – что Рычатели, кажется, заключили какое-то соглашение: носят Верзилам поноску и вообще выслуживаются, а всю ночь лают, чтобы заслужить обед. Так и ты туда же? – Он лениво потянулся. – Просто, понимаешь, интересно. Ведь в один прекрасный вечер – о, вряд ли такое когда-нибудь будет, – в один прекрасный вечер я, может, и не сумею изловить себе что-нибудь на ужин, так неплохо бы соломки подстелить. Лаять – это очень трудно?
– Успокойся, Маркиз, – фыркнул от смеха Фритти и бросился на друга.
С минуту они катались, свившись клубком; разъединившись, принялись лупить друг друга лапами. Наконец, выбившись из сил, присели, чтобы привести себя в порядок.
Отдохнув, Маркиз соскочил с крыльца и прыгнул во тьму. Пригладив встрепанный клок шерсти на боку, Хвосттрубой последовал за ним.
Наступал Час Глубочайшего Покоя, и Око Мурклы воссияло высоко в небе, отдаленное и немигающее.
Ветер шевелил листву на деревьях, а Хвосттрубой и Тонкая Кость шли полями, перепрыгивали изгороди, останавливаясь послушать ночные звуки, галопом проносились по влажным, мерцающим лужайкам. Но вот они вступили под сень Стародавней Дубравы неподалеку от жилья Верзил, и до них донеслись свежие запахи других их сородичей.
На взгорье, за толпой кряжистых дубов, таился вход в ущелье. Хвосттрубой с удовольствием подумал о песнях и сказаниях, которыми с ним нынче поделятся возле обвалившейся Стены Сборищ. А еще он подумал о Мягколапке: ее стройный серый стан и тонкий игривый хвост в последнее время из головы у него не шли. Славно было жить, славно принадлежать к Племени в Ночь Сборища.
Око Мурклы бросало перламутровый свет на прогалину. Двадцать пять – тридцать кошек, собравшихся у подножия Стены, терлись друг о друга в знак приветствия, обнюхивали носы новых знакомцев. Молодежь состязалась в остроумии, обмениваясь насмешками.
Ватага молодых охотников, валандавшаяся с краю Сборища, радушно приветствовала Фритти и Маркиза.
– Отлично, что вы пришли! – вскричал Цап-Царап, молоденький малый в пышном черно-белом меху. – Мы как раз насчет того, чтоб сыграть в Миги-Подпрыги, пока не пришли Старейшины.
Маркиз прыгнул к ним, но Фритти учтиво поклонился и направился к толпе – поискать Мягколапку. Пробираясь сквозь группу любезничающих друг с другом кошек, он не мог уловить ее запаха.
Две юные фелы, кошечки, только-только вышедшие из котячества, при виде Фритти кокетливо наморщили носики и отбежали, весело фыркнув. Он не обратил на них внимания, но почтительно преклонил голову, проходя мимо Ленни Потягуша. Старый кот, который величественно возлежал, распростершись у фундамента Стены, удостоил его ленивым прищуром огромных зеленых глаз и небрежным подергиванием уха.
