Впрочем, разница была исключительно внешней. Мозги у Джона и Филиппы, похоже, были устроены одинаково, потому что на ум обоим постоянно приходили одни и те же мысли. Иногда на уроке, услышав вопрос учителя, они одновременно поднимали руку, готовые выпалить один и тот же ответ. И когда по телевизору шла какая-нибудь викторина, они всегда отвечали хором. Зато, если они играли за одну команду умников и умниц, обыграть их было просто невозможно.
Их отец, Эдвард Гонт, владел инвестиционным банком, то есть, проще говоря, был человеком богатым. Миссис Гонт, которую в нью-йоркском обществе лучше знали под именем Лейла, была красавицей и посвящала много времени благотворительности. Весь свет хотел залучить ее на благотворительные акции, поскольку все, чем бы она ни занималась, было обречено на успех. Она часто давала званые вечера, речь ее блистала остроумием, точно хрустальная люстра, и вообще вся она была блистательна, то есть умна и красива одновременно, да еще с изюминкой.
Нельзя не признать, что мистер и миссис Гонт являли собой весьма странную пару. Поверить в то, что они муж и жена, было так же трудно, как в то, что их дети — близнецы. Лейла, темноволосая, по-спортивному подтянутая, была высока ростом: 185 сантиметров, не меньше, причем без каблуков. Ее муж едва дотягивал до 153 сантиметров, да и то — только в ботинках от Берлути, на толстой платформе. Его седоватые волосы свисали сосульками, глаза скрывались за затемненными очками. Стоило Лейле войти в помещение, ее замечали мгновенно. Эдварда же не замечал никто, но он, к счастью, этому только радовался. Он был от природы застенчив и предпочитал выдвигать на передний план жену и шикарные апартаменты на 77-й улице.
Дом Гонтов находился в северо-восточной части города. Он походил скорее на храм, чем на дом, и потому часто и в разных ракурсах попадал на страницы глянцевых журналов. Парадный вход защищала огромная кованая решетка с полукруглым верхом; все стены были обшиты панелями превосходного красного дерева. Еще здесь имелись полотна французских живописцев, старинная английская мебель, редчайшие персидские ковры и дорогущие китайские вазы. Филиппа иногда едко замечала, что родители пекутся о своей мебели куда больше, чем о своих детях, но в глубине души она знала, что это не так. Тем не менее она все-таки их укоряла, а ее брат-близнец Джон за ней повторял: это какая-то картинная галерея, а не дом для двух двенадцатилетних подростков! Обычно он говорил это отцу в глаза, причем в тот момент, когда тот приносил в дом еще одну скучную старую картину. В ответ мистер Гонт только смеялся и замечал что, будь их дом номер семь картинной галереей сюда не допускали бы собак, даже таких необыкновенных, как те, что жили у Гонтов на правах членов семьи.
Звали их Алан и Нил, были они ротвейлерами и, судя по всему, понимали каждое обращенное к ним слово. Однажды Джон, которому ужасно не хотелось искать пульт от телевизора, велел Алану переключить канал, и, к его удивлению, пес с этим замечательно справился. Нил по уму ничем не уступал Алану, оба они легко отличали детский канал от диснеевского, а «Никельодеон», где крутят мультсериалы и семейные ток-шоу, от новостного канала Си-эн-эн. Собаки часто сопровождали близнецов на прогулках по Нью-Йорку, и Джон и Филиппа были, вероятно, единственными детьми в городе, которые без всякой опаски ходили в близлежащий Центральный парк — даже после захода солнца. Тот факт, что столь незаурядные собаки носят такие заурядные имена, ужасно раздражал Джона.
— Первыми ротвейлеров стали разводить аж древние римляне, — с обидой в голосе сказал он родителям как-то утром, за завтраком, незадолго до летних каникул. — Воспитывали их как сторожевых псов. Они единственные из всех домашних животных официально признаны опасными для содержания в домашних условиях. А хватка у них мертвая — покруче, чем у любой другой собаки. Так что сильнее их только пес, который у греков сторожил царство мертвых. Ну так на то у него и три головы.
— Его зовут Цербер, — пробормотал мистер Гонт и, взяв газету «Нью-Йорк таймс», принялся читать про землетрясение в Египте — статья с фотографией разрушений занимала всю первую полосу.
— Я знаю, как его зовут, — отозвался Джон. — Так вот, благодаря мертвой хватке ротвейлеры — любимая порода полицейских и военных. И кликать наших собак дурацкими именами Алан и Нил просто нелепо.
— Собственно, почему? — спросил мистер Гонт. — Их всегда так звали.
— Знаю. Но, папа, если бы клички ротвейлерам давал я, наверняка придумал бы что-нибудь более достойное. Например, Нерон и Тиберий. В честь римских императоров.
— Нерон и Тиберий слыли не особенно приятными людьми, — заметила миссис Гонт.
— Что верно, то верно, — согласился отец. — Приятным человеком Тиберия не назовешь. Civile ingenium. Премерзкий тип. А Нерон и вовсе сумасшедший. К тому же он убил собственную мать, Агриппину. И жену Октавию. И сжег дотла целый город. Odisse coepi, postquam parricida matris et uxoris, auriga et histrio et incendiarius extitisti. — Отец обидно засмеялся. — Ничего себе пример для добропорядочных собак!
Джон прикусил язык. Спорить с папой непросто, особенно когда он начинает шпарить на латыни. Вообще люди, говорящие на латыни, например судьи и священники, ужасно неудобные противники в споре.
— Ладно, выберем императоров поприличнее, — согласился Джон. — Или вовсе не императоров. Просто надо взять более собачьи имена, причем подходящие именно нашим собакам. К примеру, Элвис…
— Уж не знаю, что особенно собачьего ты нашел в наших собаках, — сухо сказал мистер Гонт. — Как ты справедливо заметил, ротвейлеры часто служат в армии и полиции и очень мало похожи на изнеженных, непрерывно виляющих хвостом домашних собачек. В других семьях собака приносит газету из почтового ящика — и они уже счастливы. А наших псов в субботу утром можно запросто послать в кондитерскую за свежими булочками. И ведь принесут! Причем ни одной не съедят по дороге. Я не уверен, способны ли на это Элвисы. А какие собаки, почувствовав недомогание, умеют сами себя отвести к ветеринару? Только наши. И наконец, какие собаки умеют бросать жетоны в счетчик на автомобильной парковке? Знаешь, хотел бы я посмотреть, как с этим счетчиком справился бы… Нерон! И вообще, — добавил папа, складывая газету, — все это пустые разговоры. Собаки уже взрослые. Их всю жизнь звали Алан и Нил. Ты что же думаешь, что они вот так, с бухты-барахты, начнут отзываться на новые клички? Собака — это тебе не поп-дива и не кинозвезда. Вот эти идиоты и идиотки меняют имена как перчатки. Одно чище другого. Пинк, Дидо, Стинг. Собака же, не в пример другим… гм… существам, со своим именем сживается раз и навсегда. — Он искоса взглянул на дочь. — Ты не согласна, Филиппа?
