— Что ж, тогда графскую дочь должны освободить вы.
— Нет, это не пойдет, потому что в жизни героя слишком много суматохи, схваток и кровопролитий, а мне это не подходит — ведь я миролюбивый человек. Кроме того, герою, который спасет госпожу Жизель, отдадут ее руку, а поскольку у меня уже есть одна жена, я знаю, что от двух жен будет только вдвое больше скандалов и все, а мне это не подходит — ведь я человек миролюбивый. Поэтому думаю, что лучше тебе взять меч и пуститься в приключение.
— В общем–то, — сказал Мануэль, — иметь под боком богатства, земли и красавицу жену лучше, чем стадо свиней.
Словом, Мануэль опоясался заколдованными ножнами, а заколдованным мечом он с грустью порубил на куски глиняную статую, которую так и не довел до совершенства. Затем Мануэль вложил Фламберж в ножны и прокричал свиньям слова прощания.
— Я никогда не вернусь к тебе, мое стадо, потому что, на худой конец, лучше доблестно умереть, чем проспать всю свою молодость. У человека лишь одна жизнь. Поэтому я покидаю вас, мои свинюшки, чтоб добыть себе красавицу жену, много богатств и свободу и исполнить волю моей матушки. А когда мой гейс будет с меня снят, я не вернусь к вам, мои хрюшки, а отправлюсь путешествовать и дойду до самого края земли, чтобы увидеть пределы этого мира и их оценить, покуда жив. Ибо после этого не я буду оценивать, но меня: ведь, как говорят, человек, которого покинула жизнь, не годится, в отличие от вас, даже на хорошую ветчину.
— Такого красноречия для свиней, — говорит незнакомец, — больше чем достаточно, и похоже, это им понравилось. Но нет ли какой–нибудь девушки, с которой ты хотел бы попрощаться не только на словах?
— Нет, сначала я подумал, что попрощаюсь с Сускинд, которая иногда благоволила ко мне в своем сумрачном лесу, но, поразмыслив, решил этого не делать. Сускинд, вероятно, разревется и потребует обещаний вечной верности или, что еще хуже, охладит мой пыл, с которым я устремился вперед к завоеванию богатств и прелестной дочери графа Арнейского.
— Вижу, ты, мой юный Мануэль, странный малый, хладнокровный и откровенный, и зайдешь далеко — неважно, в добре или зле!
— Я не разбираюсь в добре и зле. Но я — Мануэль, и я буду следовать своим помыслам и своим желаниям.
— И, определенно, не менее странно, что ты говоришь так, — ибо, как все знают, это была любимая поговорка твоего тезки, знаменитого графа Мануэля, который совсем недавно умер на Юге.
На это юный свинопас с серьезным видом кивнул:
— Я должен воспринять этот знак, сударь. Очевидно, как я это понимаю, мой благородный тезка уступил мне дорогу для того, чтобы я смог пойти гораздо дальше его.
Затем Мануэль учтиво попрощался с курносым незнакомцем и, оставив свиней мельника на произвол судьбы у Гарантонского пруда, зашагал в своих лохмотьях навстречу судьбе, о которой предстоит длинный рассказ.
Первым делом Мануэль наполнил дорожный мешок простой, но питательной снедью, а потом отправился к серой горе, называемой Врейдексом, к далекой, окутанной облаками вершине, на которой обитал в своем подозрительном дворце страшный Мирамон Ллуагор — повелитель девяти снов, изобретатель иллюзий и создатель человеческих сновидений. Когда Мануэль проходил под древними кленами у подножия Врейдекса, он увидел невысокого, невзрачного на вид, темноволосого юношу, поднимавшегося впереди.
— Привет, коротышка, — говорит Мануэль, — и что же ты делаешь в этом опасном месте?
— Я иду, — отвечает темноволосый юноша, — разузнать, как поживает на вершине этой горы госпожа Жизель д'Арней.
— Ого! Значит, нам по пути, ибо у меня такое же намерение. Но когда доберемся, мы сразимся с тобой, и тот, кто уцелеет, получит богатства, земли и графскую дочку себе на колени. Как тебя зовут, приятель?
— Меня зовут Ниафер. Но я считаю, что госпожа Жизель уже обвенчалась с Мирамоном Ллуагором. По крайней мере, я искренне надеюсь, что она замужем за этим волшебником, ибо иначе для нее было бы неприлично жить с ним вне брака на вершине этой серой горы.
— Что за чушь! Какая разница? — говорит Мануэль. — У нас нет закона, запрещающего вдове вновь выходить замуж. А вдовами быстро становятся с помощью героев, о которых уже поведали мудрые Норны. Но я не должен говорить тебе об этом, Ниафер, поскольку не хочу показаться хвастуном. Поэтому я просто скажу тебе, Ниафер, что меня зовут Мануэль, и у меня нет другого титула: я пока даже не барон.
— Однако ты слишком уверен в себе для молодого парня! — говорит Ниафер.
— А как же! На кого еще я могу полагаться в этом зыбком мире, кроме себя?
— Предки, Мануэль, считали, что подобное самомнение до добра не доводит, а, говорят, они были мудрее нас.
— Предки, Ниафер, слишком давно занимались устройством этого мира, но сам видишь, как они сделали свое дело. Что это за мир, спрашиваю я тебя, где время похищает у нас золото волос и пурпур губ, где северный ветер уносит прочь блеск, сияние и изобилие октября, где старый идиот чародей–блудодей крадет прелестную девушку? Подобный разбой не лезет ни в какие ворота; это ясно говорит, что предки понятия не имели, как заниматься такими делами.
— Эх, Мануэль, разве ты переделаешь мир?
— Кто знает? — говорит Мануэль с величественной гордостью, свойственной юности. — Во всяком случае, я не собираюсь оставлять его без изменений.
И тогда Ниафер — более прозаичный человек — взглянул на него с восхищением и жалостью, но не стал спорить. Вместо этого они дали клятву, что будут верны друг другу до тех пор, пока не спасут госпожу Жизель.
— Затем мы сразимся за нее, — поспешил напомнить Мануэль.
— Во–первых, приятель, дай мне увидеть ее лицо, потом дай мне узнать ее нрав, а уж после я подумаю, драться ли с тобой. Между тем это очень высокая гора, и восхождение на нее потребует всех сил, а мы тратим их здесь на болтовню.
Итак, они вдвоем начали восхождение на Врейдекс по извилистой дорожке, по которой спускались в долину сновидений, когда их насылал на людей повелитель семи безумий. Сперва это была просто каменистая тропа. Но вскоре они добрались до разбросанных по небольшой полянке обглоданных костей — останков тех, кто, очевидно, поднимался перед ними. А из–за высоких репейников тут же показался Змей Востока — самое страшное из созданий, которым Мирамон тревожит сон литов и татар. Змей ехал верхом на черном коне, черный сокол сидел у него на макушке, и за ним бежала черная гончая. Конь споткнулся, сокол закричал, а гончая поджала хвост и завыла. Змей взмахнул плетью и закричал:
