Тем временем, младший потянулся к сумке, похоже, собираясь залезть внутрь и посмотреть, что же всё-таки там есть интересного. Этого Томас стерпеть не мог и попытался спрятать сумку за спину. Некоторое время каждый тянул её к себе, пытаясь вырвать из рук соперника, наконец, что-то треснуло — и оба оказались на полу.
Этого уже не смог снести младший брат-разбойник. Он завопил благим матом в обиде, что не смог заполучить сумку, и бросился на Томаса с кулаками. Томас успел заметить, что третий разбойник медленно поднимается из-за своего стола, с интересом вытаращившись на дерущихся. Похоже, этот разбойник приходился самым меньшим братом двум первым, хотя кулаки у него были поболе, чем у старших. Потом Томасу стало не до разглядывания кого-либо и чего-либо. Он понял, что сейчас его будут бить, впрочем — не со зла но, тем не менее, больно, и попытался заползти под стол…
Удар посоха об пол мгновенно прекратил шум и гвалт. Смущённые головорезы переглядываясь и, как бы недоумевая, что же такое произошло, какой бес попутал их, вполне мирных и добропорядочных людей, усаживались за свой стол. Томас ошалело покрутил головой. Братья-разбойники, кажется, уже давно забыли о нём и продолжали пьянствовать, благо, что кувшины ещё не опустели, корчмарь возился за стойкой, не обращая внимания на происходящее в зале, и только паломник пристально смотрел в его сторону, а затем сделал приглашающий жест.
Томас сидел за столом паломника, постепенно успокаиваясь, вертел в руках порванную сумку и рассказывал. Его смущало, что никак не удаётся рассмотреть собеседника. То ли света в корчме не хватало, то ли капюшон был надвинут слишком низко, но черты его лица как бы расплывались в темноте, только изредка скорее угадывался, чем виделся, блеск в глазах…
Паломник внимательно слушал, не перебивая, кивал, время от времени делал глоток из кружки, опять кивал, отхлёбывал… Корчмарь принёс такую же кружку с вином и тарелку с жареной свининой. Томас отложил в сторону пострадавшую сумку и принялся за еду.
Постепенно он успокоился. Ну, мало ли — перебрали местные мужики, да вовремя опомнились, спасибо паломнику прохожему, может, знают они его, может, просто поняли, что человек не простой, да мало ли чего бывает… Спасибо, что нашлось, кому заступиться за бродягу… И Томас, в благодарность за заступничество, свинину и вино, охотно рассказывал о своей жизни, благо, что кажется, слушатель попался внимательный. Постепенно его даже перестало смущать, что он не может рассмотреть лица собеседника…
— Вот и брожу, как будто шило какое сидеть на месте не даёт. Зарабатываю в основном тем, что переписываю документы, благо — почерк хороший, да там какому неграмотному письмо написать помогу… Да много ли на этом заработаешь? Это если куда-либо пристроиться — в библиотеку там, или к какому господину на службу… Да как посмотрят, говорят — молод ещё! Молоко, мол, на губах не обсохло! Иди, поучись пока! А учёба-то денег стоит…
Томас помолчал. Улучшившееся было настроение снова стало падать. Странно, но он чувствовал, что паломник ждёт от него вовсе не нытья по мелочам, а чего-то более важного, и это чувство не проходило, а только усиливалось…
Наконец, Томас решился.
— А вот ещё: начинает иногда во мне музыка звучать, хотя играть ни на чём не умею, да и слуха нет, а слышу музыку красивую внутри себя, и вроде как слова пытаются под эту музыку в какой-то порядок выстроиться, каким-то видимым узором улечься… Хватаю бумагу, пытаюсь записать — ан нет, не получается… Прочитаю записанное, ну не то — и всё!
Томас сбился и замолчал. Сидел, крутил в руках кружку.
— А знаете, меня тут недавно в одном городе за бродяжничество в кутузку упекли было… Правда, разобрались на удивление быстро, выпустили… Так вот, на стене камеры, где я сидел, кто-то написал стихи:
Я — Франсуа — чему не рад! —
Увы, ждёт смерть злодея,
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.
— Вот я бы так не смог… Тем более, возможно перед казнью… Я бы многое, я бы всё, наверное, отдал, лишь бы так…
Томас опять сбился и замолчал уже окончательно.
Пауза затягивалась. Томас не знал, что ещё можно сказать, а паломник просто молчал — смотрел и молчал. Из кружки он больше не отхлёбывал. Может — вино кончилось. А может — он просто услышал то, что ожидал и теперь наблюдал за Томасом и думал. О чём?
— Наверное — или всё?
Глуховатый голос прозвучал резко и абсолютно неожиданно. Томас вздрогнул. Он уже было подумал, что собеседник задремал, слушая его маловразумительную болтовню.
— Наверное — всё…
— Нет, молодой человек. Или — наверное, или — ВСЁ. Середины быть не может.
Томас сглотнул ком, невесть откуда взявшийся в горле и с трудом прошептал:
— Всё.
Собеседник помолчал, обдумывая свои слова.
— Видишь ли, юноша. Я бы мог дать тебе то, чего ты так желаешь. Но я ещё раз хочу спросить, действительно ли ты согласен заплатить ЛЮБУЮ цену? ЛЮБУЮ цену, которую назначу я?
— Да… А какую?
— Нет. Не так. Не всё сразу. Я СЕЙЧАС даю тебе желаемое. Сию минуту. Не сходя с этого места. А цену назову — когда придёт время. Тогда и рассчитаешься. Таково моё условие.
— Но как же…
— А вот так же. Ты сказал, что готов заплатить ЛЮБУЮ цену. Так какая разница — когда и где?
— Да. Я согласен. Что надо подписывать?
— Да ничего не надо подписывать. Совершенно ничего. Мне достаточно одного твоего слова.
Томас смог только кивнуть, не поднимая глаз. Паломник долго и внимательно смотрел на него, потом хлопнул рукой по столу:
— Быть тому.
Что-то оборвалось у Томаса внутри, перевернулось, и стало на предназначенное место…
* * *
Долгий день клонился к вечеру.
Свежий ветерок, резвясь, путался в конской гриве и волосах у всадника, не спеша ехавшего по пустынной в этот час дороге. Тот, казалось, не замечал ни игривого ветерка, ни медленно заволакивающих небо туч — лицо его было задумчиво…
Корчма обнаружилась за поворотом, как всегда, неожиданно. Казалось, с каждым годом она всё больше врастала в землю. Всадник соскочил с коня, бросил поводья подбежавшему слуге, вошёл внутрь.
Народу было не слишком много. Как, впрочем, и всегда, когда Томас заезжал сюда. А заезжал он сюда с некоторых пор каждый год, в один и тот же день. Где бы он ни был, чем бы ни занимался — подходило время, и что-то заставляло Томаса бросать всё, садиться на коня и ехать сюда, в эту корчму. И всё повторялось с завидным постоянством. Трое братьев-разбойников, пирующих за столом, стоящим посреди зала, приземистый, кряжистый корчмарь за стойкой, громадная, резная рама без зеркала при входе… Томас всё собирался расспросить корчмаря об этой раме и о том, что случилось с зеркалом, да всё как-то не случалось.
