Оливер помедлил возле двери, ведущей в темную комнату. По меркам дома Баскомбов, салон был невелик, но при этом доходил до тыльной стороны здания. Высокие окна в дальней стене смотрели на задний двор и сад, за которым шумел океан.
Но сегодня вид из окна отсутствует. Ничего не видно, кроме снега, хлещущего по стеклу крошечными льдинками. Оливер взглянул на маленький круглый столик, за которым мама любила сидеть и писать письма. На книжных полках чередовались детективы Агаты Кристи в мягких обложках и старинные книги в кожаных переплетах. Время от времени Оливер доставал с полки одну из этих старинных книг и читал, не обращая внимания на потрескавшийся корешок и крошащиеся желтые страницы. Он всегда видел предназначение книг в том, чтобы их читали. Под обложкой книги спрятаны сердце и душа писателя, и, если книгу не открывать, думал Оливер, призрак писательской страсти останется в ловушке навсегда.
Он вдохнул лимонный запах паркетного лака, перебивавший даже мощный аромат цветов, и вдруг остро почувствовал, что матери больше нет. После ее смерти Оливер все сделал так, как просил отец. Он окончил юридический колледж и стал адвокатом, а затем был принят в коллегию адвокатов не только в Мэне, но и в Массачусетсе, Нью-Йорке и Калифорнии. Если ты компаньон фирмы «Баскомб и Кокс», приходится проявлять гибкость. Но дело в том, что данный молодой компаньон вообще не желал становиться юристом. Все четыре года учебы в Йельском университете он не вылезал из Драматического клуба, играя в спектаклях по пьесам Чехова и Юджина О’Нила.
Оливер Баскомб был актером. Он хотел жить на сцене и путешествовать по свету не частным самолетом, а поездом или автомобилем. Его работа адвоката заключалась в том, чтобы помогать людям в их испытаниях и несчастьях, однако он едва ли вникал в переживания своих клиентов.
Он стал мухой, попавшей в кусок янтаря.
— Что ты делаешь?
Оливер вздрогнул, резко отвернулся от двери салона и увидел, что в коридоре стоит его сестра Колетт и смотрит на него. На ее губах играла странная улыбка. Было неясно, давно ли она здесь, давно ли ждет, чтобы он заметил ее появление.
— Отличный выход. — Он прижал руку к груди. — В ночь перед свадьбой жениха хватает удар.
— Боже, братишка! Неужели ты нервничаешь?
Колетт рассмеялась, и от ее смеха по телу Оливера пробежала волна тепла. А ведь он давно привык, что в этом доме тепло исходит только от системы отопления! Как хорошо, что Колетт снова здесь, хотя бы на несколько дней.
Оливер, к его собственному сожалению, был копией отца, только стройнее и крепче. А Колетт — маленькая, хрупкая, с тонкими чертами лица и нежной кожей. При первом же взгляде на нее можно было догадаться об ирландской крови, доставшейся от матери. В ее глазах постоянно светилась легкая насмешка, и, хотя она была шестью годами старше Оливера, ей всегда давали в два раза меньше лет, чем на самом деле.
— Конечно, нервничаю! — ответил Оливер. — Ведь завтра моя жизнь изменится навсегда.
Колетт опять улыбнулась, и вокруг ее глаз разбежались морщинки.
— Звучит как смертный приговор.
Оливера пронзила дрожь, дыхание перехватило. Чувство юмора на миг отказало ему. Он тут же попытался призвать его обратно, но взгляд сестры ясно говорил, что она заметила прокол.
— Оливер? — нерешительно сказала она. — Оливер, не надо…
Колетт покачала головой, словно не веря тому, что видит в глазах брата. А он не понимал, что означает ее «не надо». «Не надо так говорить»? «Не надо так чувствовать»? «Не надо жениться»? «Не надо все портить»? Он, впрочем, догадывался, что чувствует сейчас Колетт. Ее собственный брак с Бредли Кентоном, продюсером теленовостей из Нью-Йорка, потерпел полный крах. Детьми они не обзавелись, зато теперь у Колетт были друзья в городе, любимая работа редактора в журнале «Биллборд» и никакого желания жить вместе с семьей или даже поблизости.
— Со мной все в порядке, — заверил он ее. И солгал: — Правда.
Сестра глубоко вздохнула в ответ, окинула взглядом коридор и, взяв брата под руку, втащила в салон. Она включила высокий торшер со стеклянным абажуром работы Гауди. По комнате разбежались странные, почти гротескные пучки света, упали на лицо Колетт. Когда Оливер приходил сюда, чтобы спрятаться, он никогда не включал торшер.
— Так это ужас или благоговейный страх? — спросила Колетт, словно вопрос не нуждался в более подробном ответе.
Подумав, Оливер с облегчением решил, что не то и не другое. Отвернувшись от испытующего взгляда сестры, он уселся на диван с синевато-пурпурной обивкой и положил на колени подушку, словно та могла его защитить. Колетт присела на краешек кофейного столика, скрестила руки, прикрыла ладонью рот. «Скажи, но не согреши», — подумал Оливер, когда снова взглянул на нее.
— Я не боюсь жениться и полагаю, что должен это сделать. Хотя я не знаю ни одной пары, которой мог бы искренне восхищаться, сама идея супружества весьма привлекательна. Да и кто выступал бы против брака, будь он тем, чем должен?
Колетт нахмурилась:
— Ты считаешь, что с Джулианной такие отношения невозможны?
Оливер сглотнул. В горле совсем пересохло. Он медленно покачал головой.
— А я-то думала, ты ее любишь.
Образы Джулианны хлынули в сознание Оливера, как океанские волны на берег. Вот она смеется и танцует на деревянном полу в одних лишь белых носочках да фланелевой рубашке от пижамы Оливера; волосы цвета воронова крыла струятся вокруг лица. А вот она играет на пианино и чудесно поет на приеме по случаю сороковой годовщины свадьбы ее родителей. Но что за песню она пела? Мелодия звучала у него в голове, но название ускользало.
— Думаю, люблю, — ответил он наконец. — Но как можно быть уверенным до конца? Никак! И все же, сама идея женитьбы мне мила.
Колетт наклонилась вперед. Светлые волосы свесились ей на лицо, но она словно не заметила и не убрала их. Вместо этого она положила руку брату на колено, успокаивая.
— Итак, это не ужас. Почему же ты боишься?
— Не знаю.
Сестра распрямилась, не сводя с него настороженного взгляда.
— Врешь.
С губ Оливера сорвался смешок.
— Да, вру, — почти прошептал он. — Нечестно, правда? И по отношению ко мне, и по отношению к Джулианне. Нечестно, что моя трусость привела к такому.
Колетт покачала головой и всплеснула руками.
— Ты запутал меня, Олли. Пожалуйста, перестань говорить загадками и все усложнять. Когда это ты был трусом? Единственный человек в мире, перед которым ты пасуешь, — это…
Не закончив фразу, Колетт впилась взглядом в Оливера. Она слегка склонила голову набок, точно другой угол зрения мог способствовать их дальнейшей беседе.
