– Физику приготовил? – спросил Диму Иван и прилег голым животом на жесткую солому.
Дима, сидя на койке, пошевелил пальцами ног.
– Ты же знаешь, – проговорил он, – наш Коркин слеп на правый глаз и глух на левое ухо…
Иван вздохнул и стал одеваться. Он один во всем интернате был в курсе, что Дима, не успев списать решение задачки, иногда предъявлял немощному физику фальшивое домашнее задание. Коркин был в состоянии разобрать только одно: написано что-то в тетрадке или не написано, и Дима, сделав это открытие из жизни Коркина, широко им пользовался.
Только дружба с сюкоргом спасала Диму от изгнания из рядов СЮКа и вообще из космической службы. Дима был ленив и крайне туп в вопросах физики. Любое электронно-вычислительное устройство в ужасе отказывало при одном только беглом взгляде на Баранова.
А однажды, уснув во время доклада об идеологической обстановке в глубоком космосе, он упал со стула. Иван сидел тогда в президиуме и не мог даже кольнуть подлеца Баранова значком «Отличник космоподготовки», дабы тот очнулся.
Вот и сейчас Вадим проигнорировал утреннюю гимнастику, наплевательски отнесся к получению заряда бодрости на весь день, оделся кое-как и без всякого энтузиазма встал в строй поближе к левому флангу.
По радио снова зазвучал марш. Отряд чеканным шагом направился в столовую. Навстречу им попалась библиотекарша Вера Сергеевна. Она всегда носила одни и те же вышедшие из моды брюки, была коротко подстрижена, на верхней губе имела усики и отличалась нескрываемой ненавистью к читателям. Когда в библиотеке появлялся неприятель, Вера немедленно занимала оборону за картотекой. «Чего надо?» – спрашивала она неприветливо. «Задачник по ядерной физике под редакцией академика Пипеткина…» – начинал перечислять сюковец, заглядывая в длинный список. «Давай сюда бумажку», – говорила Вера, закрывая собой вход к стеллажам. Она нехотя выдавала книги и уже в спину уносящему ноги сюковцу бросала: «Порвешь – башку отвинчу…»
И только Диму Баранова она привечала в своем святилище. Как ему удалось растопить сердце амазонки, не знал никто.
Баранов, нарушая строй, устремился к Вере, и кавалерист-девица вступила с ним в оживленную беседу. Иван подошел к ним.
– Доброе утро, Вера Сергеевна.
Вера, как обычно, пропустив мимо ушей приветствие, торопливо проговорила, обращаясь непосредственно к Диме:
– Купера я тебе отложила, вечером заходи.
И ушла.
– Вадим, – укоризненно сказал Терочкин, – ну что это за отвлекающие книги? Опять по алгебре запустил, физику не сделал…
– Да и пес-то с ними, – беспечно молвил Баранов.
Дежурный в столовой встретил друзей сурово:
– Почему опаздываете? Почему не в строю?
– Обсуждали новый гимнастический комплекс, – соврал Вадим. – Увлеклись. Прости, Герка, если можешь.
– Ладно, – смилостивился дежурный. – Сейчас принесу вам манную кашу.
Дима тоскливо посмотрел на длинные столы, за которыми сюковцы уже стучали серебряными ложками по саксонскому фарфору, и вздохнул. После завтрака Дима отнес обе тарелки – свою и Ивана – в мойку и куда-то ушел, не сказав ни слова. На самоподготовке его не было, и на обед он не явился.
Все!
– И пусть я трус, – бормотал Дима Баранов, – все равно не боюсь этой бандуры!..
Но он боялся.
«Бандура» была на самом деле древней машиной времени. Давно списанная за негодностью, она каким-то образом оказалась в подвале хозблока. Скорее всего, это произошло благодаря беспечности тети Хони, имевшей обыкновение устраивать в подвале свалку.
Машина представляла собою нечто вроде жестяного гроба с небольшим пультом управления. В подвал никто, кроме такого идиота, как Дима Баранов, не лазил, поэтому он без помех подвел к машине электричество и в один прекрасный день, сбежав с сампо, забрался в этот гроб.
Дима Баранов был трудновоспитуемым мальчиком. Администрация интерната проявляла понимание в вопросах, касающихся Баранова, ибо его родители героически погибли в космосе и стали легендой. А вот Баранов-младший вырос в ходячее недоразумение.
И вот теперь… Нашел эту жестяную коробку. Пока его товарищи сидели в уютном читальном зале над конспектами, Дима лихорадочно набирал на пульте шифр. Больше всего он боялся, что сюда заглянет старший воспитатель и обнаружит прогул. «Вперед», – шепнул себе Дима и нажал на красную кнопку.
Мгновенно вспыхнул яркий свет. Баранов зажмурился, но свет проникал под веки и слепил глаза. Он почувствовал толчок, а затем резкую боль, как будто его, Димы, телом разбили стекло в витрине и теперь протаскивают сквозь осколки. Он раскрыл было рот, чтобы закричать, но вспомнил: услышат, узнают о прогуле – и сдержался. Тянулось это долго. Целую вечность, может быть даже час. Руки сводила судорога. Слезы текли из-под зажмуренных век. Дима вслепую ткнул в пульт локтем. Его подбросило и вышвырнуло вон из машины. Перед глазами катастрофически потемнело, и в этой черноте свилась и ушла в бесконечность бледная спираль. А потом исчезло абсолютно все.
Однако и эта катастрофа длилась лишь некоторое время. Сознание постепенно возвращалось к распростертому на земле Баранову. Приоткрыв глаза, он обнаружил, что лежит лицом вниз в мутной луже посреди пересыхающего болотца.
– Ой, – сказал Дима и сел. И тут же взвыл от боли. Ломило все тело, как после хорошей драки. Низкое небо было мутным от жары. В ушах звенело. Баранов залез в карман форменных сюковских штанов, извлек оттуда ветхую таблетку пирамидона[1] и сжевал ее, морщась и страдая.
Занесло Диму на юг, как он сам определил, исходя из пейзажа. Машины времени поблизости не наблюдалось. Подумав, Баранов расшнуровал высокие тяжелые ботинки и снял их вместе с носками. Трава ласково прикоснулась к барановским ступням, и Дима зажмурился от удовольствия. Он закатал штаны до колен, связал ботинки шнурками, чтобы перебросить их через плечо, и затолкал носки поглубже в недра ботинок.
Боль в затылке проходила. Дима встал на ноги. Куда ни падал взор, всюду зеленела трава. Дима избрал направление строго на солнце в надежде добраться до какого-никакого поселка и там выяснить, где находится.
Баранов побрел, спотыкаясь о комья земли и коряги. Солнце пекло все сильнее, от земли поднимался одуряющий запах. Разнообразные насекомые почти моментально слетелись к потному Диме и облепили его, норовя цапнуть за шею. А жилья все не было видно. Обуваться в такую жару не хотелось, хотя ноги уже пострадали. Наконец, он распорол себе левую ногу и, чертыхаясь, сел и стал возиться с ботинками. А вокруг было тихо, и земля добродушно гудела и выдыхала влажное тепло.
