— Сколько тут всего было, — вздохнул Виктор.
— Если не хочешь не ходи, потом встретим ван Чеха в более непринужденной обстановке.
— Он не ответил ни на одно мое приглашение. В любом случае надо идти к нему самим, иначе рискуем никогда его не увидеть.
— Ну, мне это не грозит.
Мы сели в лифт и поднялись до ординаторской.
— Какой знакомый запах, — глубоко вдохнув, сказал Виктор.
— Только рискни еще раз сойти с ума и он станет для тебя родным, — фыркнула я.
— Любовниц я заводить не собираюсь, а ты смотри не играй со спичками, у меня на спички знаешь ли пунктик, — огрызнулся Виктор.
— И плита у тебя электрическая, — поддакнула я.
— И запятые перед деепричаными оборотами и перед вводными мы не ставим, — поддел Виктор, который правил мои эссе по психиатрии, которыми я на досуге развлекалась.
— Туше, — сказала я, открывая дверь.
Белый вихрь ослепил меня. Раскинув руки, на меня несся доктор психиатрии Вальдемар Октео ван Чех.
— Брижит, — он стиснул меня в объятьях, — как я рад видеть тебя. Я сам думал записать тебя на практику, но ты меня опередила. Ты похорошела — девочка моя, похудела? А это что с тобой за сверток в кедах?
Ван Чех, наконец, мен отпустил, даже оттолкнул немного всторону и встал задумчиво напротив картины.
— Если под этим есть кеды, значит, в них обуты ступни, если есть ступни, значит есть ноги. Судя по размеру ног, они длинные и то, что выше ягодиц тоже длинное, — ван Чех сложил губы бантиком и прочистил горло, — Может, перестанете прикрываться этим, Виктор, выходите, я не люблю пряток.
— Примите у меня, она тяжелая.
— Ах, значит, это все-таки не приглашение на свадьбу. А я уже губу раскатал, если такое приглашение, какая же будет свадьба.
Мы с Виктором переглянулись. Я не удержалась и хихикнула.
— Что смеешься, Бри? И вообще, что стоите, как не родные, марш за стол. А что это вообще такое?
— Картина, — ответила я.
— Я вижу, что не блендер, — отозвался задумчиво ван Чех. — Я могу порвать бумагу?
— Зачем рвать? — удивился Виктор, — Бантик видите?
Он легким движением распустил полупрозрачный бант в уголке и бумага сама собой упала на пол. Последней упала легкая прозрачная лента.
Я охнула. Ван Чех был, как живой, изображен в шапочке, в белом халате, воторот которого был расписан будто бы углем. Особенно пронзительны были голубые его глаза, они как будто горели холодным пламенем. В руках доктора сидела куница, вид у нее был воинственный, но глаза водянисто-голубые были спокойны и мудры. За спиной доктора я заметила едва различимые руины цирка в серо-зеленых разводах.
— А я-то боялся, что это опять треугольники, — ошелмленно промямлил ван Чех.
— Оказывается и вас можно чем-то поразить, — заметила я.
— Ты почему еще стоишь? — брезгливо отозвался доктор, — Чтобы вы знали, леди, основа нашей профессии… нет, сама соль жизни в том, чтобы уметь удивляться. Но на этот раз я в шоке. Нет, Виктор, я положительно в шоке. Спасибо. Большое спасибо. Я повешу его здесь в кабинете. Дома для него нет места, и потом я там почти не бываю. Я как-то молод здесь, и излишне суров, вам не кажется?
— Я специально поменял глаза ваши с куницей местами, — скромно отозвался Виктор.
— Ах, вот оно что, — погладил бородку ван Чех.
Он перетащил картину к стене и прислонил. Подошел к столу рухнул в кресло и достал коньяку.
— Вы все так же пьете коньяк, — неудержалась я.
— Не все так же, а гораздо больше, — педантично заметил доктор.
— Как ваши дела?
— О, неужели за год это первый раз, когда ты все-таки удосужилась спросить как дела у бедного несчастного доктора ван Чеха? — беззлобно передразнил он.
— Такого уж и несчастного? — прищурилась я и тут только заметила, что Вальдемар Октео ван Чех переменился. Лоску в нем поубавилось, прибавились мелкие порщинки у губ и обозначились мешки под глазами, которых у доктора не бывало никогда, даже если он не высыпался. Он не постарел, он стал грустнее. Хотя голубые глаза лучились шутками и мудростью, и спокойствием по-прежнему.
— Дела мои хороши, как и всегда, — выдержав философскую паузу, сказал доктор.
— Как Пенелопа?
— Я старый закоренелый холостяк, и, наверное, это к лучшему, — странно невпопад ответил доктор, как-то посерев и съежившись. Молча выпил, будто бы взгрустнув.
— Тебя не спрашиваю, — наконец, сказал он мне, — я и так прекрасно знаю, что ты стала учиться гораздо лучше. Красного диплома тебе, конечно, не видать, как своих ушей, но… я горжусь тобой, Бри. И очень рад, что у вас все сложилось, — ван Чех нарочито умиленно посмотрел на нас с Виктором, — Когда уже свадьба? Представляете, я в жизни не был на свадьбе.
Мы переглянулись. Меня этот вопрос покоробил. Конечно, я уважаю доктора, но какое его дело?
— Может, мы вообще и не поженимся, — из вредности высказалась я.
Виктор не обратил ко мне удивленно-возмущенного взгляда, только неуверенно кивнул в подтверждение моих слов.
— Не пугай так своего кавалера, он же в обморок готов упасть! Посмотри, напугала художника, — шутливо сердился ван Чех, — это твое "может", может быть единственным верным решением в жизни, — он откинулся на спинку, положил ногу на ногу и наслаждался произведенным на меня эффектом.
Кажется, я просто распахнула глаза, но дара речи точно лишилась.
— Слишком бурная реакция, для взвешенного и принятого решения, — резюмировал ван Чех, — если бы это было бы возможным, я и не любил бы никогда. Но я натура влюбчивая, а по сему сердцу моему суждено страдать, — патетически закончил он.
— Высокая мысль, — резюмировал Виктор скептически.
— Как ни вам, Виктор, об этом знать, — жестоко поддел ван Чех.
Виктор и бровью не повел.
— Здоров, — пробормотал ван Чех, — Так ты сегодня просто чаи гонять пришла? Или начнем работать?
Я заглянула в свою рюмку.
— Так там чай. Доктор, а у вас весь чай коньяком пахнет?
Ван Чех разразился басистым заливистым смехом.
— Выпроваживай своего благоверного, пока я прихожу в себя после твоих анти-Чеховских шуток и начнем работать, — серьезно, почти злобно сказал доктор, отсмеявшись.
Виктор сам встал и спросил:
— Когда Брижит закончит?
— Когда я скажу, — хитро сверкая глазами сказал ван Чех.
— Я позвоню, — торопливо встряла я. Виктор наскоро поцеловал меня и вышел, сказав, что клинику знает хорошо, и найдет выход самостоятельно.
— Конечно, он клинику наизусть знает, за три года-то с лишком, — хмыкнул доктор, когда дверь закрылась, — Ну, вот мы и одни, Брижит, — хищно оскалился на меня ван Чех.
