По возвращению в гостиницу Антон задержался на стойке ресепшен. Он не был мастером комплиментов, но словесный и психологический контакт с женщинами любого возраста устанавливал легко, по щелчку пальцев. Вот и сейчас девушка-администратор равнодушной не осталась, и после десяти минут продуктивного общения с похожим на киноактера шатеном-бородачом в приметной шляпе и с глазами необычного «чайного» цвета просьбу его выполнила. Какую?!
Ему была нужна ксерокопия паспорта Мануэлиты.
* * *
Открытие нумизматической выставки планировалось вовсе не в музее, а в довольно необычном месте — Дворце искусств «Нефтяник». Отслужившее свой век старое здание было снесено и заменено на новое, превратившееся в самую крупную концертно-театральную площадку во всем Уральском федеральном округе. Лозинскому не приходилось тут бывать, хотя о возможностях ультрасовременного дворца и его оборудовании он был наслышан. Теперь предстояло посетить лично ту часть фойе одного из этажей, которая была призвана служить местом для разного рода экспозиций.
— На всякий случай намекаю, — многозначительно сказал Лозинский, когда они с Ману выходили из своего номера в гостинице, — там просветка. Сам не видел, ибо не был, но она есть. Это на тот случай, если вдруг в твоей сумочке бомба, пушка или нечто подобное.
Ответом был свирепый взгляд в сопровождении сердитого фырканья, перешедшего в смех.
— А «нечто подобное», это что?!
— Пилочка для ногтей. — Антон с ослепительной улыбкой выдержал взгляд спутницы. — Лифт приехал, кстати.
Полчаса назад профессор еще немного поворчал насчет переодевания в костюм «для приличного вида»:
— С летной курткой этот фасончик не монтируется вообще! Придется оставить куртку в машине на стоянке и бежать так, иначе будет стыдоба с торчащими из-под куртки полами пиджака! Ну, я-то еще ладно, а ты точно простудишься без куртки. Там снег летит.
— Не волнуйся. Я закалена. — Успокоила Ману, бросая в ростовое зеркало у лифта беглый взгляд на себя и своего спутника.
На ней было платье-футляр средней длины, сшитое из какой-то плотной темно-серой ткани с изысканным металлическим блеском, хорошо заметным только при падении света под определенным углом. Завышенная талия скрадывала особенности фигуры, делая силуэт более женственным. На шее не было никаких украшений, кроме тонкой серебряной цепочки. Женщина подчеркнула матовыми румянами скулы и воспользовалась темно-бордовой помадой, странным образом притягивающей взгляд и к ее лицу, и тут же — к таким же темно-бордовым переливам цвета в материале костюма Лозинского. Рукава платья чуть-чуть не достигали локтей, но к перспективе замерзания Мануэлита отнеслась пренебрежительно, укутав плечи элегантным палантином с черной меховой отделкой.
Перед выходом из номера возникла легкая заминка. Когда Антон попытался проявить привычную мужскую галантность: помочь накинуть Ману на плечи объемный и тяжелый, будто пальто, палантин, — и случайно коснулся пальцем обнаженной шеи, — метиска быстро отстранилась. Акцент в ее речи проявился столь же внезапно и резко, как будто она стремилась провести черту, пресекая любой физический контакт, даже самое простое и невинное прикосновение:
— Не нужно ухаживать. Спасибо. Я сама.
«Еще и феминистка!» — сделал выводы Антон, в притворном ужасе вскидывая руки ладонями кверху и отступая на шаг. Мануэлита тут же приняла равнодушный вид, как будто инцидента не было, как и самого прикосновения.
— Не замерзну. Добегу от стоянки. — Легкомысленно сказала она, набрасывая на плечо ремешок малюсенькой сумочки, куда бомба, пушка, а также «нечто подобное» могло уместиться разве что в корявой шутке Антона. — Скорее уж опозорю тебя, подвернув ногу и упав на ровном месте. Там, где платье — там и туфли, а это не моя любимая обувь.
— Ну, тогда давай взаимно опозоримся, но чтобы обоим было удобно! Пойдем в джинсах.
Нахмурившая, было, брови, Ману рассмеялась глубоким, низким (до вкусных мурашек по коже) смехом:
— Антонио, ты неисправим. Если непременно нужно эпатировать публику, просто оставь на голове шляпу.
В этот момент они уже входили в достаточно просторную кабину лифта, где оказались вдвоем, без других постояльцев. Дрогнули двери не лишенного изящества творения компании «Otis», лифт мягко пополз вниз, а потом неприятно дернулся и…
…встал.
Не просто встал, а еще и начисто лишился освещения! Людей внутри зеркально-металлической коробки окутала темнота, а следом — тишина, которую, впрочем, быстро нарушил сам профессор, звучно загремевший своим баритоном в замкнутом пространстве:
— Приехали! Эй, люди, кто там! Мы застряли!
Чувствуя себя товарищем Огурцовым из «Карнавальной ночи» и понимая, что сразу к месту поломки никто из персонала не прискачет, он быстро достал смартфон и фонариком подсветил кнопку вызова диспетчера. Манипуляция не помогла, потому что в динамике раздалось только невнятное, невразумительное бульканье, сменившееся все той же тишиной. Кнопка экстренного открывания дверей тоже не реагировала. Правда, секунд через тридцать извне послышался звук поспешно приближающихся шагов и сокрушенный женский голос:
— Господа гости! С вами все в порядке? Аварийное отключение, потерпите пару минут!
— В порядке, но терпение на исходе! — преувеличенно-сварливо гаркнул Лозинский. — Мы торопимся.
— Да-да, конечно! — женский голос оделся в испуганные нотки, как политый дождем асфальт — в иглы изморози с раннего холодного утра.
Далее раздался стук удаляющихся каблучков и… снова молчание. Антон опять включил фонарик в смартфоне и повернулся к своей спутнице, стараясь не слепить светом:
— А у тебя…
Мужчина хотел спросить, нет ли у наперсницы сеньоры Торнеро клаустрофобии, но слова невольно застряли в горле. Сначала ему померещилось страшное — словно повторялась вчерашняя ситуация с прахом Вадима Милухина, опадающим на паркет кучей серой пыли и отполированных костей. Ничего подобного. В ярком свете фонарика профессор увидел Ману, сидящую в уголке лифта на полу. Женщина свернулась в комок, обхватив колени руками и низко склонив голову. А бесформенное облако, лежащее вокруг — это, конечно, серый палантин с черной меховой отделкой.
Кроме того… сейчас специалист по паранормальным явлениям снова применил свое особое зрение, позволившее увидеть то же самое эфемерно-склизкое создание, веером щупальцев распластавшееся по всей стене лифта за плечами Ману. Только комок темного, наполовину просвечивающего уродливого тела, да мощные с виду щупальца — ни глаз, ни рта, и все же эта мерзость как будто пожирала воздух вокруг, лишая дыхания ту, что сидела на полу в уголке.
Существо не было истинно реальным или каким-то потусторонним, как посмертная тень менква, не сумевшая уйти в Нижний мир. Оно предъявило Лозинскому свою подлинную суть — материальное воплощение негативных эмоций, которые, видимо, долгое время составляли часть жизни мексиканки.
Страх.
Боль.
Ненависть.
Так ребенок, боящийся темноты, видит в уютной детской комнатке вокруг себя чудовищ — едва родители выйдут за дверь, пожелав малышу доброй ночи. Чудовища реальны настолько, насколько верит в них дитя! Отец мальчика, мчащийся на коне через лес, не видел и не слышал призывов Лесного царя, прельщающего малыша заманчивыми обещаниями:
«Он золото, перлы и радость сулит…»
Прим. авт.: «Лесной царь», Гете, перевод В.А.Жуковского
Для него ночной лес был просто лесом, без намека на таинственных существ, выглядывающих из-за клочьев тумана и черных стволов деревьев. А мальчик видел другое — и это другое его убило.
Веер щупальцев тоже был реален — внешне не для Ману, не обладающей особым зрением, а для Лозинского. По воздействию на психику — как раз для Ману.
— Фига се… — Антон мгновенно оказался рядом, опускаясь на колени на пол и не зная, как отреагирует женщина на очередное прикосновение, которое теперь могло стать просто необходимым. — Сейчас включат свет, лифт тронется. Это ненадолго!
