Никогда не верь человеку там, где для него нет выгоды, — написал Вертурио, а убийство великого герцога Орсо и его приближённых никому не придут в голову как идея лёгкого заработка. Она могла верить этому молчаливому сидельцу не больше, чем Саджааму, а границы доверия тому лежали на том расстоянии, на которое она была в состоянии пописать. Сидевшее внутри чувство утверждало, что северянин был с ней более-менее честен, но ведь точно также она думала и об Орсо и в итоге это не принесло ей счастья. Для неё бы не стало большой неожиданностью, если бы они привели сюда улыбающегося Гоббу, готового уволочь её назад в Фонтезармо, чтобы там сбросить её с горы во второй раз.
Ей никому нельзя было верить. Но она не смогла бы сделать это одна.
Снаружи прошаркали торопливые шаги. Дверь, бухнув, распахнулась и трое ввалились внутрь. Трясучка находился справа. Дружелюбный слева. Гобба висел между ними, болтая головой, его руки закинуты на их плечи, носки сапог бороздят рассыпанные по земле опилки. Ну, кажется, этим двоим она может верить, во всяком случае пока.
Дружелюбный подтащил Гоббу к наковальне — куску чёрного в выбоинах железа, привинченного к полу посередине. Трясучка прилаживал цепь с кандалами на каждом конце, обматывая её вокруг основания. Всё это время с него не сходил насупленный вид. Будто у него были какие-то нравственные устои, с которыми это шло вразрез.
Устои — вещь хорошая, но в такое время как сейчас могут подбешивать.
Для заключённого и попрошайки двое мужчин работали слаженно. Не тратя времени или лишних движений. Ни признака нервозности от того, что они готовят убийство. С другой стороны Монза всегда обладала сноровкой подбирать правильных людей для заданий. Дружелюбный защёлкнул кандалы на толстых запястьях телохранителя. Трясучка потянулся и повернул шишку светильника, за стеклом затрепетало пламя, разливая свет по грязной кузнице.
— Приведи его в чувство.
Дружелюбный выплеснул на лицо Гоббы ведёрко воды. Тот, вдохнув воду, закашлялся. Потряс головой, смахивая с волос капли. Попытался встать и тут загремела цепь, притянув его обратно книзу. Он сердито глянул вокруг, сверкая жёсткими глазками.
— Вы тупые мрази! Вы покойники, вы, двое! Трупы! Чё, не знаете кто я? Не знаете на кого я работаю?
— Я знаю. — Монза старалась ступать плавно, как ходила раньше, но не смогла до конца с этим справиться. Хромая, она подошла к светильнику, откидывая капюшон.
Мясистое лицо Гоббы сморщилось. — Нет. Не может быть. — Глаза распахнулись шире некуда. Затем ещё шире. Шок, потом страх, потом ужас. Он отшатнулся — цепь слегка зазвенела. — Нет!
— Да. — И она, назло боли, улыбнулась. — Как поживаешь, блядина? Смотрю, Гобба, ты набрал вес. Даже побольше, чем я потеряла. Забавно дела идут. А там у тебя не мой ли камень?
На его мизинце был рубин, красный огонёк на чёрном железе. Дружелюбный наклонился, скрутил перстень с пальца и бросил ей. Он поймала его левой рукой. Последний подарок Бенны. Тот, которому они вместе радовались, поднимаясь верхом на гору, чтобы встретиться с герцогом Орсо. Тонкое кольцо поцарапали и немного погнули, но камень всё также кроваво искрился — цветом перерезанного горла.
— Слегка помялось когда ты пытался меня убить, а, Гобба? Прямо как и все мы? — Некоторое время ушло на неуклюжие попытки надеть кольцо на средний палец левой руки, в конце концов она, вкручивая, пропихнула его через костяшку. — На эту руку в самый раз. Хоть тут повезло.
— Стой! Мы можем договориться! — Теперь лицо Гоббы каплями покрывал пот. — Мы можем что-нибудь придумать!
— Я уже придумала. Правда, боюсь, не в силах предоставить тебе гору. — Она сдвинула с полки молот — цельный, с коротким молотовищем и тяжёлой стальной чушкой в качестве набалдашника — и сомкнув на нём левую руку почувствовала, как смещаются суставы пальцев.
— Поэтому взамен придётся разломать тебя им. Подержи его, ладно?
Дружелюбный завернул правую руку Гоббы и силой прижал её к наковальне. Царапающиеся пальцы бледно извивались на тёмном металле. — Тебе надо было меня добить.
— Орсо всё поймёт! Он узнает!
— Ну конечно. Когда я сброшу его с его собственной террасы, уж точно всё поймёт.
— У тебя ни за что не выйдет! Это он тебя убьёт.
— Он уже меня убил, помнишь? Эка невидаль.
Гобба сопротивлялся, на шее выступили вены. Но Дружелюбный, несмотря на всю массу телохранителя, держал крепко. — Ты не сможешь его побить!
— Может и нет. Думаю, поживём — увидим. Наверняка скажу только одно. — Она вскинула молот. — Без тебя.
Боёк опустился на его пальцы с лёгким металлическим звоном — один, два, три раза. Каждый взмах отдавался в её руке, вспыхивал болью в предплечье. Но гораздо меньшей болью, чем вспыхнула у Гоббы. Он задыхался, скулил, корчился — расслабленное лицо Дружелюбного прильнуло к его лицу, искажённому от натуги. Гобба отдёрнулся от наковальни, кисть свернулась набок. Когда молот со свистом врезался и сплющил её, Монза поняла, что усмехается. Следующий взмах пришёлся по запястью и оно почернело.
— Выглядит даже хуже чем моё. — Она пожала плечами. — Что-ж. Когда платишь долги, уплатить проценты считается признаком хорошего тона. Давай другую руку.
— Нет! — вопил Гобба, пуская слюни — Нет! Вспомни моих детей!
— Вспомни моего брата!
Молот крушил другую руку. Она наносила каждый удар аккуратно, не спеша, сосредоточенно. Кончики пальцев. Пальцы. Костяшки. Большой палец. Ладонь. Запястье.
— Шесть и шесть, — крякнул Дружелюбный, на фоне криков боли Гоббы.
В ушах Монзы стучала кровь. Она не была уверена, что правильно его расслышала.
— А?
— Шесть раз и шесть раз — он отступил от телохранителя Орсо и встал, потирая ладони. — Молотом.
— И? — огрызнулась она без понятия, что бы это значило.
Гобба неимоверно напрягая ноги, перегнулся через наковальню, волоча кандалы и разбрызгиваясь плевками, пока тщетно пытался сдвинуть громадную болванку изо всех своих сил. Почерневшие руки болтались.
Она наклонилась к нему. — Я тебе, что, вставать велела? — Молот с треском выбил его коленную чашечку. Он рухнул спиной на пол, набирая воздуха чтобы завопить, и тут молот снова хрустнул по его ноге и вставил кость на место. Неправильной стороной.
— Ух, ну и тяжкая работа, — она скривилась от приступа боли в плече, когда стаскивала куртку. — Но с другой стороны и я не такая проворная, как была. — Она закатала чёрный рукав рубашки, открывая длинный шрам на предплечье. — Ты мне постоянно твердил, что знаешь, как сделать женщину влажной, а, Гобба? Помниться я ржала над тобой. — Она утёрла лицо локтем. — Видишь, теперь я поняла. Отцепи его.
