Ну не боюсь я его, что поделать?! И не могу заставить себя поиграть в заискивание: как бы я ни лебезил, моё положение не изменится.
— Ай-яй-яй, ну зачем же так грубо? Дядюшка не желает тебе ничего плохого, Маллет.
И хорошего, что любопытно, тоже. Осталось выяснить, чего именно дядя «не желает» сильнее.
— Прошу прощения за резкость.
Коротко киваю, изображая намёк на поклон. Трэммин снисходительно вздыхает, между делом поправляя на левой руке кружевной манжет рубашки, пронзительно белеющей в прорезях строгой распорядительской мантии.
— Ты неисправим.
— Это огорчает дядюшку?
Он не отвечает. Хотя бы потому, что сказать «да» не достаёт наглости, а сказать «нет»... Пока я дерзок и непокорен, мои действия предсказуемы. Вот если бы племянник вздумал вдруг подольститься к дядюшке, следовало бы насторожиться и огорчиться.
— Вы велели зайти. С какой целью?
— Я не «велел». Я всего лишь прислал приглашение. — За попыткой перейти к делу следует мягкая поправка, исполненная сожалением об ограниченности моих представлений.
Ну да, приглашение. Которое невозможно не принять. Если начну отказываться, буду лишён ежегодных объедков с господского стола, а тогда мне вовсе нечем окажется выполнять заказы: хороший доход дают остатки от праздников Середины лета и Середины зимы, но второй случится ещё очень нескоро, а первый надо сначала встретить, а потом дождаться, пока гуляния и увеселения закончатся. Во всё же остальное время мне достаются на растерзание неудачные опыты учеников чародеев. Благодаря участию дядюшки, конечно же. И кстати, сейчас мне настоятельно требуется новая порция негодных к употреблению заклинаний, потому что предыдущие запасы счастливо закончились.
— Вы желали видеть меня?
Ответный взгляд свидетельствует: скорее предпочёл бы забыть о моём существовании. Но с языка слетает всё то же медоточивое:
— Разумеется, иначе не позвал бы.
Вопросительно приподнимаю бровь.
Дядюшка откладывает трубку, придвигает шкатулку поближе к себе, неторопливо откидывает крышку и начинает перебирать листки бумаги, хранящиеся в изящной вещице, своими длинными, худощавыми, безупречной формы, но всегда напоминающими мне червяков пальцами.
Наконец, шуршание затихает, и взгляд Трэммина пробегает по строчкам букв на одном из посланий.
— Мальчик мой, тебе следовало бы умерить свои притязания.
Непонимающе хмурюсь. Что за странное начало?
— Милостью божией и Анклава, тебе разрешено чародействовать в меру твоих сил и способностей, не так ли?
Ах вот о чём речь...
Зло кусаю губу, а дядюшка продолжает:
— И кому, как не тебе, понимать, что неумелое вмешательство способно принести огромный вред.
— Я не вмешивался.
— А что же ты делал?
Кивком указываю на исписанный листок:
— Кадеки постарался?
Трэммин довольно щурится:
— Нельзя оставлять в безвестности деяния, которые могут подвигнуть на дальнейшее беспечное...
— Никакой опасности не было.
— О том может судить только лекарь, получивший высочайшее дозволение на...
— Так спросите у него! И если Кадеки посмеет утверждать, что я причинил своим прикосновением вред...
— Не причинил, — согласился дядюшка. — Но жалоба есть жалоба, к тому же, поданная по всей форме.
Последнее слово заставило меня напрячься. По всей форме, стало быть, для её удовлетворения также потребуется строжайшее следование правилам. Я-то надеялся, Кадеки угомонится! Ну и сволочь... Всё, попадётся под руку — пощады не дождётся!
— А поскольку жалоба поступила прямиком в Надзорный совет, сам понимаешь, я не мог ничего сделать.
Сокрушённо вздыхаешь, да? Мог, сотню раз мог сделать и очень многое! Только зачем стараться ради ненавидимого племянника?
— Ваши слова означают, что...
— Моё заступничество не помогло. Но слава богам, и провинность не слишком серьёзная... Тебе всего лишь нужно будет заплатить извинительную подать.
Всего лишь... Количество монет, указанное на вручённом листке, мало кому показалось бы внушительным, но только не мне. Пять с половиной «орлов». Обычная плата за проступок составляет четыре «орла», а тут накинуто ещё полтора за... «Намерение преступившего скрыть своё участие, подговорив свидетеля».
Всеблагая Мать, ну чем я ему помешал, а?! Можно сказать, только расчистил дорогу, утихомирив боль и облегчив задачу самому лекарю, они ведь орудуют «по живому», целители наши чародействующие, и им всё равно, что чувствует больной. Будто не понимают, что если человек находится в покое, куда легче подлатать его раны, чем если тело бьётся в лихорадке. Конечно, для «высоких» магов нет никакой ощутимой разницы, но «высокие» лечением и не промышляют.
— И не тяни с оплатой. Не успеешь до праздника, не будешь допущен к своим занятиям ещё месяц после.
Ничего себе! Мало выставленной к уплате суммы, так и запрещают работать?! Нет, мне явно не везёт этим летом. Впрочем, как и всегда.
— Я могу идти?
— Конечно, конечно, не смею более тратить твоё бесценное время!
Но я не успел даже двинуться с места, как дверь в конце зала приоткрылась.
— Вы позволите, dyen Распорядитель?
Дядюшка расплылся в улыбке сборщика податей, набредшего на не посещённую ранее деревушку:
— Разумеется, мальчик мой! Входи скорее! Желаешь обрадовать меня своими успехами?
Мальчик... Здоровенький уже малышок, годами близкий к девятнадцати. Правда, выглядит весьма юным и, как любят твердить менестрели, «трепетным», но меня не проведёшь: странствие по лабиринту занавесей выдаёт возраст вошедшего.
Лёгкие пряди светлых волос, разлетающиеся в стороны от быстрого шага. Смущённый румянец на гладких щеках. Восторженно расширенные глаза цвета древесной коры. Миленький мальчик, весьма миленький, от девиц, жаждущих приголубить ребёнка, наверное, отбоя нет. Впрочем, находясь на попечении Анклава, этот малец вряд ли тратит время на удовольствия. Для начала нужно ведь выучиться, верно? А развлечения и учёба — вещи, плохо уживающиеся друг с другом. Хотя я искренне жалею, что потратил всю юность на корпение над книгами. Лучше бы ловил момент... А, ладно! Что было, то было, а что было, то прошло.
— Я хотел показать вам...
Запыхавшиеся мы, потому голос срывается. Или в лице Трэммина обрели замену любящему родителю? Но дядюшка хорош, слов нет. По-отечески терпелив и воодушевлён не менее чем пришедший к нему на поклон ученик.
— Ты трудишься, не покладая рук, Эвин, это просто замечательно! Что на этот раз?
— О, такая мелочь...
На протянутой ладони лежит подвеска. Камешек, оправленный в серебро.
