Тогда рожа моргнула и обиженно проворчала:
— Сдурел совсем? Шуток уже не понимаешь?
— Ты к моим тоже неодобрительно относишься, гляжу. Отпусти парня, а?
Харя перекатилась по плоскости камня на свою плоскую макушку, внимательно рассмотрела притихшую жертву и растянула нитку рта в гаденькой всё понявшей ухмылочке.
— Не вижу парня, вижу рыжую проблему, — сказал он.
— Верни. Со своими проблемами я разберусь как-нибудь без тебя.
— Ну и дурак, — вынесла вердикт харя. — И всегда таким был. Потому до наёмника и докатился, Феникс.
Птица ещё раз воспитательно тюкнула харю в глаз.
— Моё имя Гельхен, Ферекрус, — спокойно напомнил наёмник. — И, пожалуйста, прикажи своим тварям не смердеть возле моей проблемы. У неё уже глаза закатываются.
Ферекрус надул выбитые щёки, щелкнул языком.
— Ладно, забирай своё сокровище и проваливай, — величественно разрешил камень. Нежить тихонько растаяла, убравшись подальше в туман. Агрессивные наёмники её не устраивали.
— Угу, уже бегу, — Гельхен повелительно щёлкнул пальцами. Птица послушно тюкнула харю.
— Оу! Ну чего ещё?
— Я не помню, чтоб твои болота были в такой близи от Говерлы.
— Это завуалированный вопрос?
Тюк!
— Чего тебе, вредитель?!
— Мы же договаривались, чтоб ты к человеческим поселениям не лез.
— Я и не лезу. Говерла, эвон она где, я так на границе сижу, между Янтарным и Нерререном. А людишки сами как мошкара ко мне сунутся. Вот хотя бы твой юный…хю-хю… друг.
Тюк!
— Сами виноваты! Кто просил моих берегинек обижать?
Сдвоенный щелчок пальцев.
Тюк! Тюк!
— У-у, злодеи! — камень завозился. — Месяц назад ко мне заявился старый друг. Встреча была приблизительно такой же приятной, как и с тобой. Посидели мы с ним, поговорили. Он заметил, что мои подопечные очень славные ребята, а ещё, что ему как раз таких мелких служак и не хватает. Мол, у него война намечается, кадров бы подсобрать не мешало. Представляешь, моих добрых, славных, милых крошек запихнуть в какую-то вонючую дыру?
Добрые и славные крошки из-под дальних коряг глухо щёлкали зубами в бессильной злости от того, что не могут запустить их в ускользнувшую, но всё ещё прохлаждающуюся на алтаре добычу.
— Мортемир? Он был здесь?
— Ну, не совсем здесь. Как ты мудро заметил, раньше я зарабатывал радикулит в лесах Нерререна. Вот туда это чудовище и заявилось. Гад, почти всех болотников и тинников выбил. Вот я и решил, что уж лучше к Говерле подтянуться, чем и дальше изображать из себя пуп земли. Тут и места поспокойней, и люди подобрее. Правда, соседка, гадина, не жалует, ну да мир не без добрых людей.
Рожа заискивающе улыбнулась, но Гельхена не проняла.
— Почему он не перебил всех? Я знаю его привычки — мелких духов он прибирает подчистую, особенно, если их защищают такие прыщи, как ты. А самих прыщей раскатывает на пыль. Ты всё ещё здесь — большой, безнадёжно каменный и упёртый.
— У нас с ним уговор, — нехотя признался камень, — он не трогает моих ребят, я помогаю изловить одну рыжую фигуру с медальончиком.
— И?..
— Ошибся, — сухо выдавил Ферекрус. — Забирай своё чудо-юдо и топай. Да, и птицу свою клювастую прихвати, з-зараза, совсем без моргалок оставит. Знаешь, сколько на них стёртых когтей ушло?
Обсуждаемая мрачно каркнула и снялась с места, напоследок оставив рулетик личной росписи из-под ощипанного хвоста. Гельхен подошёл к алтарю, стянул совершенно обессиленную "проблему", умостил её на широком плече.
— И не смотри так на меня, — буркнул камень, отворачивая выбитое лицо. — К твоему Рыжику силы вернутся, пусть отоспится, а мне их только с кровью воровать и осталось.
— И не стыдно? — тихо спросил наёмник. Алтарь промолчал. Гельхен достал меч, молча чирканул по руке, приложил искалеченную ладонь к покрытому мхом каменному боку, пожелал "Чтоб ты наконец подавился" и зашагал прочь.
Туман рассеялся уже через пять минут…
Хлоп! Янтарные глаза возмущённо расширились, рыжая метёлка растрепалась, встав дыбом.
— За что?!
— Очухался? Очень рад.
Рыжий осовело посмотрел на наёмника, ни за что ни про что отвесившего оплеуху.
— Больно же!
— Переживёшь. К тому же твой дядя мне разрешил.
— А по щекам нельзя было похлопать? — мысли про "дядю" были упакованы в сундучок и припрятаны до лучших времён.
— Тоже мне барышня кисейная выискалась. Ноги в руки и пошёл, нечего на мне ездить.
— Я ранен, — тонкий синюшный палец обличающе ткнулся в живот.
Гельхен вздохнул. Его собственная рана была обмотана ветошью и подвязана гнилой шнуровкой с плаща, подолом которого он вытер уже подсохшую царапину на тощем пузе, тут же пугливо втянувшемся. Тьфу, стесняется он! Лучше б трескал больше, чтоб ветром не носило. И не ту дрянь, что вчера в речке поймал и ради любопытства слопал в сыром виде. А то костями всю шею натёр. И трясётся от каждого ветерка. Совсем как феникс.
Плащ лёг на узкие плечи.
— Пользуйся, Рыжик, — величественно разрешил наёмник. — Но если испакостишь — голову за уши отвинчу.
Парень недоумённо оглядел подарок — пыльный, испачканный кровью и воняющий болотом, в непонятных разводах и с подпаленными краями. Мальчишка огляделся.
— А где мы вообще?
— Недалеко от того места, где этот червяк Ферекрус нас поймал, надеюсь. Если будем идти быстро, дотопаем до ближайшей деревеньки часа за… в общем, скоро.
— А кто этот Ферекрус?
Гельхен мрачно покосился на парня.
— Когда-то был богом. Но очень давно, теперь его имя знают лишь несколько… самых проницательных его знакомых. Это хорошо, можно хоть как-то контролировать камень. Его, как и многих, забыли, но вместо того, чтоб уйти и раствориться, он решил избрать жизнь паразита.
— Где господин Ольхен и Янош?
— Не слишком много почтения к юному господину, — усмехнулся Гельхен, бодро топая через барсучьи норы. Считающего ворон мальчишку пришлось поддержать за шиворот, чтоб не влетел в одну из ям. — Они остались на том дереве, если, конечно же, не догадались спуститься вниз.
— Мы за ними вернёмся? — парень топал вяло, постоянно спотыкался, приходилось тормозить и терпеливо ждать. Отданная алтарю сила возвращаться неохотно со скоростью откормленной улитки.
— Они нас сами догонят.
— А где Филя? — вопросы сыпались как горох из дырявого мешка. Логическая цепочка в них если и просматривалась, то весьма и весьма отдалённо. Пунктуально отвечать на каждый Гельхену не хотелось. Отбрёхиваться односложными фразами не удавалось — почти любой простенький вопрос предполагал пространный ответ как минимум в два предложения. Отмалчиваться же оказалось невозможным: рыжий восторженно тарахтел по любому поводу, восхищаясь окружающей природой и поражаясь отсутствием болота. Совершенно самодостаточная личность, не удивительно, что от него решили избавиться любящие родственнички.
