Я открыла рот, чтобы закричать, но она тихим голосом сказала на том языке, на котором всегда говорили только представители имперской линии крови:
Теперь помолчи.
Мой голос иссяк у меня в горле.
Подо мной был причиняющий боль кирпичный пол. Ее лицо, приблизившееся к моему, сияло каким-то светом, который, казалось, исходил из-под кожи. Сантендор'лин-сандру. Золотая Зилкезра. И я видела ее глазами…
Я недоверчиво подумала: «Это не память Башни; как она смогла?..» И вспомнила совместное видение возле Кель Харантиша.
— Это празднество нашего города, — сказала она, — это последняя ночь. Этот древний свет опустится на нас через час. Вы видели этот великий город, видели падение Золотой Империи.
Ее желтые глаза, не прикрытые перепонками, были чисты, как вода, они непонятным образом очаровывали или мгновение удерживали меня вне Времени. Мучила пульсирующая боль, во рту было сухо, и я одновременно видела: Калил бел-Риоч из какого-то захолустного поселения в пустыне и Калил бел-Риоч — последнюю представительницу древней расы, Золотого Народа Колдунов.
А почему мне нельзя ей отвечать? Рурик оставила мне наследство прошлого, Башни; теперь я могу ей отвечать.
— Нет… — Речь дается мне с трудом, но я заставляю себя говорить. — Пусть это истинное воспоминание — какое значение оно имеет сейчас? Мир не погиб с исчезновением Империи.
У меня есть память тех двоих, что были Чародеем. Под направленными на меня внимательными глазами я говорю, наконец, об этом с полным знанием. Я существую как бы на двух уровнях: в земном теле, в грязи и терзаемая болью, устав от печали, которая однажды станет лишь памятью кого-то другого, и в сознании, которое видит на лице Калил память Золотых о прошлом…
— Секрет утрачен, — сказала я, — и вы не сможете его возродить. Если не смогла я за все свои жизни в Башне, то и вы за горсточку ваших лет не рассчитываете открыть эту тайную суть успешнее, чем это удалось Рашиду Акиде. У вас нет этого оружия, чтобы угрожать нам, Калил бел-Риоч. И неважно, что вы ясно помните это через три тысячи лет.
Она сказала:
— Вы думаете, Мы не знаем, что вы делаете, на что надеетесь?
Ее тонкие руки вцепились в ткань моего комбинезона, и зазубренные когтеобразные ногти оцарапали меня. От нее исходил кислый запах грязи, медный пояс оставил на мантии зеленую полосу. И все же это было на ястребином золотом лице, в этих светящихся глазах.
— «Вы можете даже задержать его на время, там, на юге, с вашей Башней и воспоминаниями, которые идут от сознания, но не от крови… — Калил говорила не своими словами. — Но вы не сможете сдерживать его вечно. Мы можем ждать тысячелетия, которые суть лишь мгновения. Время придет».
Теперь она стояла, и я больше не могла смотреть на ее лицо; то был собственный голос Калил, продолжавший:
— Есть Светлое Царство, о котором говорят здесь, в Доме-источнике. Огонь Богини, который есть огонь солнца, а известно ли им, хотелось бы мне знать, что вы построили Башню, которая держит солнце в своей власти, что лишь сияние солнца сдерживает болезнь земли, не подпускает древний свет к их городам и полям… Известно ли им это, или они предпочли об этом забыть? Или никогда этого не знали? Скажите, С'арант .
Я качаю головой, и это единственное движение, на которое я способна.
— Знают ли они, — говорит Калил бел-Риоч, Повелительница-в-Изгнании, в этом холодном от ночи и тишины зале Дома-источника, — что их единственной защитой на протяжении тысячелетий была Башня? И ведомо ли им, что, когда падет Башня, падет все остальное? И она говорит:
— Созывайте праздник, для него осталась последняя ночь моего народа…
Но Танец окончен.
Рассвет входит через огромные своды, и я иду в их сторону. Это были окна, открывавшиеся в глубины и в темноту, был вид с высоты, а теперь — рассвет. Тепло льется на мое лицо, когда я, покидая тень, приближаюсь к ним. Прохлада залов из хирузета сменилась недолговечной жарой. Солнце сверкает лазурью и аквамарином на кромках хирузетовой арки, гигантского открытого прохода под аркой, а за ним…
Раннее утро. Светлый туман рассеивается с восходом солнца. Я смотрю вниз, на террасы из хирузета, уходящие вниз, как скалы. И все террасы заполнены моим народом.
Их кожа в утреннем свете кажется молочной, их гривы подобны облакам, они стоят у балюстрад с вырезанными на них вьющимися растениями, лица повернуты на восток, где из тумана в усыпанное дневными звездами бледно-голубое небо восходит солнце.
Они смотрят. О, они смотрят, мои люди, и эти напряженные взгляды не оставляют места для слов. Я вижу, как мы стоим все вместе, сжав друг другу ладони, сплетя руки.
И на моих глазах бледно-желтый солнечный свет обретает на далеких восточных холмах густой серебристый оттенок…
Архонис у Шести Озер, величайший из городов, твои башни в утреннем солнце, твои огромные залы, твои зиккураты, твои террасы!..
Теперь все обращенные к востоку стены заполнены жителями города, которые вышли, чтобы видеть этот последний рассвет. Вышли, чтобы стоять на теплом воздухе, пахнущем листвой и городской пылью, вышли, чтобы понежиться в жаре утреннего солнца, подобно цветам обратив свои лица к свету…
На восточных холмах видна линия серебряного света, который древнее Времени, ярок и смертоносен.
Я выхожу к террасе, чувствуя босыми ногами прохладу хирузета. Я слышу мягкий шелест мантии из металлической сетки, когда снимаю ее и роняю на пол, явив наготу золотому глазу светила.
Отсюда до самых восточных холмов — все Архонис, великий город. А на террасах, обращенных к востоку, стоят они — мой народ.
Сбросив мантии из металлической сетки и воздев руки с длинными пальцами, чтобы рвать на себе гривы, царапать щеки и вырывать глаза, громко крича и плача, они стоят нагие в это утро, последнее, какое увидит этот великий город…
Они рыдают в своей агонии, в долгой агонии, горюя о минувшей ночи, последней ночи, о дне, который скоро должен закончиться, о всех годах, которые теперь не придут в аКиррик и Симмерат, в Город Над Внутренним Морем, терзаясь, что сердце империи более не бьется, что Архонис пал и что у нас теперь не будет стольких дней, лет и веков…
Оплакиваю ли я слезами Золотых мир, исчезающий в расщепленном свете? Вижу ли я, как их нагретые солнцем террасы превращаются в серебряную кристаллическую смерть?
Ах, не время для сожаления, которое пронзает, как острый меч. Мы любили мрак и свет, и вот лик Светила обратился к нам, Она покинула нас, детей земли, и теперь мы растворяемся в мечте о древнем времени, в прошлом, которое вмещает более великие империи, нежели наша, но не более великую смерть…
