Повстанцы, которым на всем своем пути через Славланд ни разу еще не довелось сразиться, проявляя доблесть, были очень удивлены внезапным нападением. Ряды их смешались, и через четверть часа все повстанческое войско обратилось в бегство. Их гнали долго. Многих взяли в плен.
Вернувшийся с пленными в Висуа сын Зигварда, пользуясь приобретенным авторитетом, лично отдал приказ о казни мятежников и послал письмо Конунгу Ярислифу о том, что восстание успешно подавлено. Оценив энергию молодого человека, конунг тотчас прибыл в Висуа со строительства, произнес несколько пламенных речей, и официально назначил юношу своим наместником в Славии. Это вызвало приступ негодования и злобы со стороны Забавы и ее сторонников, но — увы, увы… Брак Ярислифа и Забавы был официально расторгнут, а репутация бывшей его жены, в связи со ставшим известным ее высказыванием о тихих страданиях, была основательно подпорчена, и бывшая всемогущая правительница, сестра Кшиштофа, потеряла все свое влияние. В народе над Забавой откровенно издевались. Услада сияла от счастья и гордости за своего сына, несмотря на то, что ее очень огорчила новость, пришедшая вскоре из новой столицы, не имевшей пока названия. В отремонтированном храме, к которому спешно пристраивали колокольню, Ярислиф, он же Зигвард, обвенчался с другой женщиной, молодой и надменной, чья красота сразу стала легендой в двух странах, не потому, что новая жена была действительно необыкновенно красива, но потому, что красота властителей больше впечатляет, чем красота обыкновенных людей. Великий Князь Зигвард, пешка, предмет зубоскальства, был недостоин Княжны Беркли. Конунг Ярислиф, прозорливый политик, могущественный теневой правитель Славии, довольствовался Забавой. Императору требовалась совсем другое. Молодую жену императора звали Аврора.
* * *
Оркам и Реестрам обещан был новый театр в новой столице, а пока что они заняли отданное им Зигвардом здание Рядилища и, пользуясь суммой, предоставленной им Великим Князем, пригласили зодчего. Он был, конечно, не Гор и не Брант, но от него многого и не требовали. Повесили драпировки, наставили кресел вплотную друг к другу, так что вместительность зала выросла до пятисот мест, обили кресла славским бархатом, убрали подиум, соорудили сцену, повесили занавес, и стало казаться, что ничем, кроме театра, это здание изначально и быть не могло. Премьеры обеих музыкальных драм, получивших название увраж, прошли с очень небольшим успехом, несмотря на личную похвалу присутствовавшего на них Великого Князя Зигварда.
Зигвард тут же ассигновал средства для постановок новых увражей. Оказалось, что несколько партитур уже имеются в наличии. Дело в том, что в музыкальных кругах Астафии про увражи слышали уже не первый год, и приватные попытки представлений делались непрерывно. Возникли даже новые направления в этом жанре, и один молодой композитор даже утверждал, что автор двух увражей, поставленных в бывшем Рядилище, давно морально устарел, что музыка его старомодна и тяготеет к этнографии, а увражу следует развиваться — все это несмотря на то, что жанр был изобретен три года назад. Его одноактный увраж, на собственный текст, был принят к постановке Орками и Реестрами. Увраж повествовал о жестокостях, связанных с правлением Фалкона, и страданиях, которые это правление причинило людям, что устраивало многих. Увраж провалился.
Следует заметить, что через четыре месяца Орки и Реестры гастролировали в Славии, и дали в одном из театров Висуа тот самый увраж, текст которого был написан по мотивам славской пьесы. Представление имело оглушительный успех и все последующие десять спектаклей шли при зале, набитом до отказа.
— Вот ведь чего только ниверийцы не придумают, — говорил один знаток другому. — Взяли какую-то нашу дрянь, и сделали из нее — подлинное искусство. Не то, что наши.
* * *
Волшебник был одет в темно-синюю мантию с серебряными астрономическими знаками. Прямо из дома Базилиуса, который вновь говорил с непонятным акцентом всякие глупости, он прибыл не на площадь, но на набережную возле Кружевного Моста.
Он был великолепен. Предметы появлялись и исчезали у него в руках, живые голуби сыпались из-под полы его мантии как груши из бочки и тут же взмывали вверх, кошельки публики пропадали и снова возвращались к владельцам, и больше всех радовались спектаклю, в отличие от предыдущих представлений Волшебника, дети. Закончив номер, Волшебник галантно снял остроконечную шляпу, отдаленно напоминающую шпиль Стефанского Храма в Висуа, и многие, особенно матери радовавшихся детей, охотно кидали туда медные и серебряные монеты, и даже мелькнула одна золотая. Триумвират более не существовал.
* * *
Комод счел невозможной для себя дальнейшую политическую деятельность. Он мирно и тихо жил в своем старом особняке в пригороде Астафии. В отличие от многих ветеранов военных конфликтов, ему платили щедрое содержание. У него были повар и служанка.
К нему захаживали летописцы, ибо стало модно писать монографии об эре Фалкона. Ему задавали вопросы. Отвечал он вполне охотно. Больше чем кому бы то ни было, ему было известно о закулисной жизни Рядилища, интригах национальных и интернациональных. Он знал лично всех бывших еще живущих правителей Троецарствия и их приспешников, он вел переговоры со Славией и Артанией — в общем, для историка — золотая жила. Единственное, чего он не позволял посетителям — негативных отзывов о Фалконе.
— Фалкон, господин мой, — говорил он наставительно, — был великий человек. Настоящий правитель, смелый, справедливый, дальновидный. И народ о нем помнит. Портреты висят.
Это именно так и было. Многие поминали Фалкона добрым словом и приписывали ему много хорошего. Да, он был жесток, но справедлив. Да, он часто перегибал палку, но делал это исключительно из патриотизма. Да, с заговорами были накладки, не все заговоры были настоящие, но именно чрезмерная (возможно) бдительность Фалкона не раз спасала страну от артанского захвата (к славам отношение было двойственное, их старались пока что не упоминать).
И, конечно же, у самого Комода в кабинете, куда он заходил — писать мемуары ли, читать ли мемуары современников — висел большой, работы Роквела, портрет последнего Главы Рядилища.
* * *
Новая столица стремительно строилась. Гору не хватало зодчих и рабочих рук. Зигвард платил щедро, но было неизвестно, как долго при такой интенсивности смогут выдержать государственная казна Ниверии и государственная казна Славии.
Гор написал Бранту в Теплую Лагуну и Брант, неожиданно сменивший гнев на милость, откликнулся, согласившись прислать Гору несколько эскизов.
