— Угу, — поддержала её не менее испуганная Эл, — а, главное, какое своевременное.
Славный город Смиргород, гремевший пару веков назад грандиозными восстаниями и не менее грандиозным их подавлениями, неприступными стенами гостей встречал теперь только со стороны телепортационных линий. Стены эти считались весьма условными и даже хлипкими в сравнении с былыми оборонительными укреплениями, растащенными на постройку домов и мощения главной площади. Да и защищали они не столько жителей, сколько хозяйских курей да неугомонных индюшек, на которых, вопреки всем чародейским ухищрениям, отвращающие заклинания и пугающие звуки не действовали, а вот буроватая колея телепортационной линии манила похлеще амбаров. Вслед за ними со дворов срывались визгливые шавки, в порыве пастушьих инстинктов стремясь загнать разбрёдшуюся птицу, поднимали отменный гвалт, сцеплялись в драки между собой и, уж конечно, совершенно не радовали этим ни хозяев, ни руководителя телепортации. Меры безопасности с трудом удерживали пронырливых беглянок, а при сильных ветрах, характерных для этой местности, щиты и вовсе периодически отлетали на линию, грозя авариями, и уж проще было бы их и вовсе убрать, да вот только за их установку советнику губернатора выписали впечатляющую премию (новаторство на пользу города) и не менее крупные сумы уходили градоправителю на ремонт и покраску. Поэтому проект считался успешным, финансирование шло, столбы гнили…
Прямо за приснопамятным забором, прозванным в народе «губернским», располагалась пёстрая полоса частных огородов, выдаваемых горожанам вместе с комфортабельными маленькими квартирками в центре. По какой-то неведомой причине или взбрыкивания пьяного питрака проектировщик города, присланный из самого Стольграда (врал, поди, подлец), решил оставшиеся после очередного восстания руины строить на царский манер, выделив три главных улицы и протянув меж ними сетку переулков. Шли годы, город рос, росло и население, но правило трёх улиц никто преступать не решался: мало ли что. Множились корявые переулки, вгрызаясь в изначально просторные и уютные кварталы, гроздьями нелепо пристроенных домов и вырванных хаотично участков. Жались здания, порой так близко прилегая друг к другу стенами, что дома сливались сплошным участком без единого намёка на просвет. Безобразно растягивались три злосчастные улицы вдоль шумной и грязной телепортационной линии, а вдоль них, словно буфером тянулись просторы огородов и садов, вытесненных с законных участков на места так и не родившихся новых районов. Ни скромные, чаще двухкомнатные клетушки в жмущихся друг к другу домах, ни эти беспорядочные клоки земли не могли бы удовлетворить потребностей нормального семейства, но жители, в чьей крови сильна была память о репрессиях и чистках, терпели и приспосабливались.
Если в центральных районах города царил порядок напускной геометрии, то просторы огородных владений пребывали в первозданном хаосе. Наделы и участки кроились и рвались по мере появления новых домов и семей. Сквозь чужие посевы прокладывались самовольные, не зарастающие тропы, коими втихаря от владельца пользовались все соседи, чинно скорбя по осени над его скудным урожаем. Вырывались совместные пруды, больше напоминающие лужи, к которым таскались все огородники, в не зависимости от того, сбрасывались ли они на услуги водного чародея. После этого, как правило, следовал новый виток добрососедских отношений, вроде как сбрасывание отловленных жуков и паразитов на парники особых любителей дармовщины, похищение позабытого инвентаря или подкоп корней у сортовых грушек. Что и сказать, не все выдерживали подобный накал страстей. Бодро колосились сорняками заброшенные участки и щетинились борщевиком обочины бугристой гравийки. Изначально, дорога была не так уж плоха, но стоило начать повышаться налогам, как совершенно чародейским образом с неё начали пропадать гравий, песок и иногда даже глина в особо отбитых местах. Сколько бы управление Смиргорода не привозило подсыпать недостачу, ситуация не менялась. Свежайшим гравием у жителей близких к огородам домов покрывалось абсолютно всё: от дорожек к старомодным будкам туалета, до подстилок в собачьих вольерах. Многим уже не хватало фантазии на применение такого количества стройматериала, но брать продолжали, исключительно про запас.
Что бы ни планировал Стольградский градостроитель, неповторимый дух царской глубинки передать ему удалось. Во всяком случае, в том, что касалось огородов.
Ещё одним неоспоримым плюсом этого неупорядоченного буйства земледельческих порывов было то, что затеряться среди кустов, сарайчиков и лопухов мог даже табор цвыгов, а благодаря насаждениям ещё и сыто прожить. Ни для кого не было секретом, где именно доставали себе пропитание вездесущие и не убиваемые угробьцы. Если же не обращать внимания на маленькую неприятность в их лице, то не было для местной детворы лучшего места для игр и проказ, чем позабытые участки и заброшенные сараи. Вот только Алеандр Валент, трагически лишившуюся обуви, припоминание детской поры совершенно не радовало:
— Скажи мне, госпожа сиятельная, какого демона мы должны красться огородами, как две галки?
— Скорее уж как два пугала, — попыталась пошутить Яританна, но оценив огоньки нарождающегося бешенства в серых глазах и вытащенную из куста помидоров подпорку, смеяться перестала. — Если серьёзно, то ты действительно подумала, что я скомпрометирую свою мать подобным появлением перед всей улицей?
— Что здесь такого? — встрепенулась травница, от чего едва не загубила их маскировку под куст смородины перед блуждавшим вдоль бахчи сонным угробьцем. — Понимаю, что нам, молодым девушкам, шататься по городу в таком рванье действительно неудобно и даже не совсем прилично. Однако чародеям и не такое прощают. Так причём тут твоя мама? Она не девица на выданье и тем более не родовитая ратишанка, чтобы сплетни о ней могли серьёзно повредить репутации. Да и какие сплетни? Мы же не чужие мужья и вообще не мужчины…
— Ну-ну, — покивала для проформы Танка, не скрывая, впрочем, здорового скепсиса. — Ты можешь прийти к главным дверям. Получишь серебрушку положенной милостыни и пойдёшь себе дальше, если вообще тебе откроют. Знаешь ли, в доме, где обучают кружевниц, никто не станет привечать девиц сомнительного поведения, а на других мы сейчас не смахиваем.
— Снобы, — тихонько проворчала оскорблённая Валент, но послушно переползла в другое укрытие вслед за подругой.
Травница прекрасно понимала всю плачевность своего внешнего вида и даже очень отчётливо её ощущала особенно исцарапанными коленками. Только ощущение уязвлённости от такого пренебрежения никуда не делось. По праву чувствуя себя героиней дня и лелея в душе ни один повод для гордости, она с большим трудом принимала подобный расклад дел. Душа требовала в образе святейшего благочестия и великих мук вступить под сень города (при этом можно даже слегка прихрамывать, но обязательно гордо держать спину и взирать на прохожих свысока); пройти по одной из главных улиц, сохраняя таинственность таким образом, чтобы все понимали, как велик совершённый подвиг, но не догадывались, в чём именно он состоит; подойти к выбранному дому и с какой-то благонравной кротостью попросить отдыха после трудного пути. При этом окружающие, разумеется, должны непрестанно восхищаться её стойкостью и любоваться хрупкостью. Разум осознавал бредовость подобных порывов и скромненько предлагал остаться здесь, пока Танка сбегает домой за сменой одёжкой и перекусом, чтобы сразу же отправиться к ступнице. Поэтому девушка, напомнив себе при случае серьёзно обидеться на что-нибудь, просто шла вслед за духовником, мысленно проклиная тех умников, что догадались засыпать гравием дорожки между грядками.
