Натаниель кивнул.
— Братья Странн уверяют, что они несколько раз видели привидение. По-моему, это выдумки, Фредриксен не стал бы подманивать их к тайнику. Но послушав, что рассказывают другие — про тяжелые шаги да мокрые следы, они принялись нагнетать обстановку с тем, чтобы отпугнуть пассажиров, а самим беспрепятственно продолжать поиски.
— А как же Мэри? — спросила Эллен.
— Мэри! Так она же мать Бьёрг. И она видела, что кто-то стоял возле той самой скамьи, где ты нашла письмо. Он ждал от нее помощи, только она оказалась недостаточно восприимчива к воздействию потусторонних сил. Эллен же, наоборот, привыкла…
Винснес присвистнул:
— Значит, тяжелые шаги, что мы слышали… и следы, что мы видели… Это был не Эгиль? И не его братья?
— Нет, это были не они.
Наступила тишина. В комнате повеяло холодом.
— Ну а теперь, Эллен Скогсрюд, — произнес начальник сторожевой службы, — нам хотелось бы знать, каким образом ты снова очутилась на борту, после того как упала в разъяренные воды. Это не иначе как чудо!
— Да, — ответила она еле слышно. — Это чудо. И помедлив, стала рассказывать:
— Сперва я была в полной уверенности, что это один из ваших людей прыгнул за мной и вытащил меня наверх. Ведь кто-то же подхватил меня сзади и поднял на поверхность, когда я совсем уже выбилась из сил. Я начала погружаться, все глубже и глубже, все мои потуги были без толку, тут-то меня и подхватили под руки и вытащили из воды. А потом со «Стеллы» мне протянули багор, и я сумела за него ухватиться. Вот так я и очутилась на борту.
Все смотрели на нее с нескрываемым изумлением.
— Ну так кто же это, кто вытащил тебя из воды? — спросил Винснес.
— Я тоже гадала, кто это, — ответила Эллен. — А вот Тува его видела. Она рассказала мне, кто это был.
— Тува? — переспросил Натаниель. — Когда она это тебе рассказала?
— В кубрике, на катере. Когда мы переодевались.
— Но откуда ей было знать…
— Натаниель, дорогой! Ведь это же она держала багор!
Он онемел.
— Конечно же, я сердечно ее поблагодарила, я же видела, как она вытягивала меня наверх. Она до того обрадовалась! Мы с ней стали друзьями…
Натаниель почувствовал, как к горлу у него подступают слезы.
Последний удар нанес ему один из спасателей, который сказал:
— А когда мы пришвартовывались к «Стелле» в самый первый раз, мы видели, как она привязывала тебя к якорю, чтоб ты не свалился за борт, — ты ж был без сознания.
Его товарищи утвердительно закивали. Никто и словом не обмолвился о том, что она, похоже, собиралась столкнуть за борт Ингвара Странна. Но ведь они не были уверены на все сто процентов.
Только на 99,99 процента…
Натаниелю стало совсем нехорошо, все увидели, как он учащенно дышит.
Винснес, не отличавшийся особой наблюдательностью, растерянно переспросил:
— Ну так кто же все-таки тебя спас?
— Мертвец, — ответила Эллен. — В брезентовой куртке и зюйдвестке. Я уверена, это был Фредриксен. А потом он исчез.
— Считай, что это он так отблагодарил тебя за твою помощь, — заключил Винснес. Остальные торжественно закивали.
Наконец Натаниель опомнился.
— Ну что, мы закончили? Отлично, мне нужно к моей машине. Эллен, идем!
Они торопливо попрощались, оставили свои адреса, почти не глядя, подписали какие-то бумаги, и выскочили на улицу.
В машине никого не было. Но на переднем сиденье лежала маленькая записка.
«Я уезжаю ночным поездом, прямо сейчас. Между нами все кончено. Ума не приложу, как это ты, чертов сухарь, стал Особо Избранным. Считай, что наши „уроки“ завершены! И ступай к дьяволу!
Без уважения, Тува»
— Я это заслужил, — сказал Натаниель, заслышав шум отъезжающего поезда. — Я уделял ей непростительно мало внимания.
— Да, — отозвалась Эллен, — и все это из-за меня. О, Натаниель, какие же мы с тобой эгоисты!
— Я. Но не ты. Она права и в другом. Ну какой из меня Избранный? Я же ничего не могу! Тува гораздо способнее меня.
— Просто ты никогда не пробовал, — ласково возразила Эллен. — Ты не знаешь, на что ты способен.
Он был настроен скептически, однако не стал вдаваться в раздумья. Все заслонило сознание того, что им предстоит очередная разлука.
Он отвез Эллен домой, и они быстро простились, — не смея продлить миг расставанья, они даже не пожали друг другу руки. Натаниель, кроме того, хотел попасть в Осло до прихода ночного поезда.
Эллен смотрела ему вслед, пока машина не скрылась из виду. Ей дорого давались эти встречи, — всякий раз у нее словно бы отнимали частичку жизни.
Безучастно отпирая дверь в свою комнатку, она почувствовала в душе пугающую пустоту. Натаниель должен был пойти с нею, они должны были быть вместе…
Но им ничего нельзя, ничего.
Ни к какому поезду Натаниель не успел. На полдороге он понял, что не в состоянии больше править и решил переночевать в машине.
С тех пор ему никак не удавалось связаться с Тувой. Он звонил ей, но, услышав его голос, она клала трубку. А письма возвращала нераспечатанными. Натаниель отправился к ней домой, но не застал. Ждал до последнего, и в конце концов не солоно хлебавши уехал.
Открыться ее родителям он не мог, ведь Рикард был полицейским, — начни Натаниель рассказывать, неизбежно всплыли бы некоторые эпизоды, которые Рикард не смог бы оставить без внимания. А Натаниель хотел бы их с Винни от этого избавить.
Он понимал Туву. Как же он ее понимал! И вот он потерял ее доверие и ее дружбу. Ибо несмотря на то, что они вечно ссорились, у них была самая настоящая дружба.
А теперь все кончено. Связь с Тувой оборвалась, с Эллен — оборвалась. Это ли не самая большая утрата?
Дорогою с Тувой приключилось нечто удивительное.
Она сидела, подремывая, в пустом купе, — у большинства пассажиров были билеты в спальный вагон. Посреди ночи поезд остановился на какой-то станции. Едва он тронулся, в купе к ней кто-то зашел.
Она равнодушно взглянула на вошедшего — и вздрогнула. Выпрямившись, она во все глаза уставилась на царственного мужчину, что уселся напротив.
— Ганд? — прошептала она.
— Да. Здравствуй, Тува, я решил, что хорошо бы тебя проведать.
Он неизменно приводил ее в замешательство. Рядом с этим неземным созданием она выглядела как нельзя более безобразной и жалкой.
— Друг мой, я понимаю, как тебе сейчас плохо, — сказал он мягко. — С тобой поступили несправедливо, а это всегда причиняет боль.
— Да нет, я ведь и сама виновата, — невнятно пробормотала она.
У Ганда был свой способ добиваться честного признания нелицеприятных истин.
— Не надо так говорить. Ибо это то, что в тебе заложено изначально. Неодолимое желание крепко досадить другим. Вот с этой чертой своего характера тебе и приходится бороться, а это довольно-таки нелегко.
