— Ну, я хотел извиниться. Я гадко поступил, что не позвонил тебе.
— Да, — сказала она. — Но ведь в твоем характере есть гадкие черты, Ларри. Ты думаешь, я забыла об этом?
Он вспыхнул.
— Ма, послушай…
— У тебя кровь на лбу. Какой-то бандит заехал тебе цепью? — Она повернулась обратно к полке и, пересчитав до конца ряд бутылочек, сделала пометку в своей папке. — Кто-то позаимствовал на прошлой неделе две банки с мастикой, — отметила она.
— Я пришел сказать, что мне очень жаль! — сказал Ларри очень громко.
— Да, ты уже говорил. Мистер Джоган разорвет нас на части, если банки с мастикой не перестанут исчезать.
— Я не ввязывался в пьяную драку и не имел дела с бандитами. Ничего похожего. Просто… — Он запнулся.
Она обернулась, сардонически приподняв брови. — Так что это было?.
— Ну… — Он не смог быстро придумать убедительную ложь. — Просто это была… ну… металлическая лопаточка.
— Кто-то принял тебя за яичницу? Хорошенькая же ночь была у вас с Бадди.
— Это была девушка, ма. Она швырнула ее в меня.
— Должно быть, у нее орлиный глаз, — сказала Элис Андервуд и вновь отвернулась.
— Ма, ты очень сердишься на меня?
Руки ее неожиданно опустились, плечи сгорбились.
— Не сердись на меня, — прошептал он. — Пожалуйста, не надо. Хорошо?
Она повернулась к нему, и он заметил у нее в глазах неестественный блеск (впрочем, — подумал он, — может быть, и вполне естественный), но источником его были никак не лампы дневного освещения. Он снова услышал, как специалист по оральной гигиене еще раз, с окончательной решимостью, произносит: «Никакой ты не симпатичный парень».
— Ларри, — сказала она нежно. — Ларри, Ларри, Ларри.
На мгновение ему показалось, что больше она ничего не скажет; он даже позволил себе надеяться на это.
— Неужели это все, что ты можешь сказать? Не сердись, пожалуйста, мама? Я слушаю тебя по радио, и хотя мне не нравится то, что ты поешь, я горжусь, что это поешь ты. Люди спрашивают меня, действительно ли это мой сын, и я отвечаю: да, это Ларри. Я говорю им, что ты всегда хорошо пел, и это правда, верно?
Он с несчастным видом кивнул головой, не доверяя своему голосу.
— Я рассказываю им, как, когда ты учился в младшем классе, ты взял гитару Донни Робертса и полчаса подряд играл лучше, чем он, несмотря на то, что он брал уроки со второго класса. Ты талантлив, Ларри. Для того, чтобы убедиться в этом, мне не нужно ничье подтверждение, и меньше всего — твое собственное. Я думаю, ты и сам это знаешь. Потом ты уехал. Что, я поносила тебя за это на чем свет стоит? Нет. Молодые всегда уезжают. Таков закон природы. Иногда это больно, но это естественно. Потом ты вернулся. Разве кто-нибудь должен отчитываться передо мной, почему это произошло? Нет. Ты вернулся домой, потому что, написал ты хит или нет, но ты попал в какую-то неприятную ситуацию там, на Западном Побережье.
— Нет у меня никаких неприятностей! — возмущенно сказал он.
— Нет, есть. Я знаю симптомы. Я достаточно долго была твоей матерью, и ты не сможешь одурачить меня, Ларри. Ты всегда искал неприятностей, если только они сами не находили тебя. Иногда мне кажется, что ты специально перейдешь улицу, чтобы вляпаться в собачье дерьмо. Бог простит мне мои слова, потому что Бог знает, что я говорю правду. Сержусь ли я на тебя? Нет. Разочарована ли я? Да. Я надеялась, что там ты изменишься. Но ты не изменился. Ты уехал отсюда ребенком в теле взрослого человека и вернулся таким же, разве что взрослый человек сделал себе прическу. Знаешь, что я думаю насчет того, почему ты вернулся домой?
Он посмотрел на нее, желая заговорить, но зная, что единственная вещь, которую он способен сейчас сказать, выведет их обоих из себя: «Не плачь, мамочка, ладно?»
— Я думаю, ты приехал домой, потому что не знал другого места, куда бы ты мог поехать. Ты не знал, кто еще может принять тебя. Никому и никогда я не говорила о тебе ничего плохого, Ларри, даже моей сестре, но раз ты меня вынудил, я скажу тебе все, что думаю. Я думаю, ты создан для того, чтобы брать. Когда Бог создавал тебя у меня внутри, он словно недовложил в тебя какую-то часть. Я вовсе не хочу сказать, что ты плохой. Я думаю, что самым плохим твоим поступком, за которым я тебя застала, был тот случай, когда ты написал неприличное слово на нижней лестничной площадке в доме по Карстерс Авеню. Ты помнишь это?
Он помнил. Мелом она написала то же самое слово у него на лбу и заставила его три раза обойти с ней квартал.
— Самое худшее, Ларри, в том, что ты хочешь, как лучше. Иногда мне кажется, что это было бы почти благом, если бы ты стал плохим. А так — ты вроде бы и знаешь, что такое плохо, но не знаешь, как противостоять этому. Да я и сама не знаю. Всеми известными мне способами я пыталась сделать это, когда ты был маленьким. Написать это слово у тебя на лбу — был один из этих способов… а к тому времени я уже начала отчаиваться, иначе я никогда бы не поступила с тобой так зло. Ты создан для того, чтобы брать, и этим все сказано. Ты пришел домой потому, что знал, что я могу тебе что-то дать.
— Я уеду, — сказал он, выплевывая каждое слово, как сухой комок корпии. — Сегодня.
Потом ему пришло в голову, что, возможно, он не сможет позволить себе уехать, по крайней мере до тех пор, как Уэйн не вышлет ему его следующий гонорар или, скорее, то, что от него осталось после того, как он перестал кормить свору самых голодных собак Лос-Анджелеса. Наличных денег у него почти не было. Эта мысль вселила в него панику. Если он уедет от матери, то куда он отправится? В отель? Да любой швейцар самого захудалого отеля посмеется над ним и пошлет его к черту. На нем была хорошая одежда, но они знали. Каким-то непонятным способом эти ублюдки все знали. Они чувствовали запах пустого бумажника.
— Не уезжай, — сказала она мягко. — Мне хотелось бы, чтобы ты не уезжал, Ларри. Я купила кое-какую еду специально для тебя. Может, ты уже видел. И я надеялась, что, может быть, нам удастся сыграть сегодня вечером партию в джин.
— Ма, ты не умеешь играть в джин, — сказал он, слегка улыбаясь.
— По центу за очко я тебя разделаю в пух и прах.
— Ну, если я дам тебе фору в четыреста очков…
— Послушайте этого сосунка, — мягко усмехнулась она. — Может быть, если я дам тебе фору в четыреста очков? Ну, Ларри. Что ты скажешь?
— Ладно, — сказал он. В первый раз за сегодняшний день он почувствовал себя хорошо, по-настоящему хорошо. — Знаешь, что я тебе скажу? Я заплачу за билеты на игру четвертого июля. На это пойдет небольшая часть моего сегодняшнего выигрыша.
