— Хорошо, — мне наконец удалось подобрать приличествующие случаю слова. — Я не буду грустить. Спасибо тебе. Передай Йоханне, это хорошо, что она жива. Так лучше всего.
— Нет, что вы. Я ей ничего не буду говорить, — мальчик качает головой. — Я не могу. Пусть думают, что у них все получилось. Они знаете как радуются, когда получается?
— Ладно, пускай радуются, — соглашаюсь я и лезу в карман за сигаретами. Прикуриваю, поднимаю голову, но мальчика на камне уже нет. И вообще нигде. Интересно, куда он подевался? Камни тут невысокие, за таким и ребенок не спрячется, и вокруг совершенно пустой пляж, только черная болонка стремительно бежит в сторону города, лапы увязают в песке, а лохматые уши развеваются на ветру, как маленькие паруса.
χ. Alkaphrah. Понте-Лечча
В самом центре привокзальной площади, на проезжей части стоял стул. Темно-зеленый пластмассовый стул, из тех что покупают для дачных участков люди, вынужденные блюсти экономию. Немногочисленные автомобили аккуратно его объезжали, а толпа прибывших из Рима школьниц волокла разноцветные чемоданы к автобусной остановке, не обращая на стул никакого внимания. Я пожал плечами, огляделся, нашел наконец дорожный указатель, развернулся лицом к центру и только тогда увидел взбирающиеся на гору дома, острые шпили и округлые купола храмов, крепость из светлого камня на самом верху, хваленая La Rocca di Spoleto, как же, а за ней — совсем уж далекие, высокие горы, свинцово-синие, как зимнее море. Надо же хороший какой городок. А ведь только что казалось, зеленый стул на проезжей части — главная достопримечательность Сполето, было ради чего полтора часа ехать.
Второй стул, с пестрой ситцевой подушкой на продавленном сиденье, стоял на тротуаре, прислоненный к свежевыкрашенной бледно-голубой стене жилого дома. Я сперва подумал, его выставили из кафе специально для курильщиков, и обрадовался: три минуты в теплом помещении и глоток эспрессо наверняка помогут мне притерпеться к ледяному ветру, который здесь, в Сполето, дует отовсюду и во всех направлениях сразу, чтобы никто не ушел от расправы. Но кафе не было — ни возле стула, ни поодаль, ни через дорогу, нигде. Он, значит, тут сам по себе стоит, по собственному решению, не убоявшись уличного зла. Уважаю.
Третий стул, новехонький, из белой пластмассы, стоял на пороге распахнутой настежь входной двери жилого дома и словно бы раздумывал, имеет ли смысл выходить на улицу в такой холод. Четвертый, металлический, больше похожий на очищенный стервятниками остов, чем на полноценную мебель, скучал на пустой автобусной остановке. Пятый, старинный, деревянный, с гнутыми ножками, разместился у подножия статуи, изображающей ангела-трубача, и вдохновенно внимал недоступной человеческому слуху музыке. Шестой стул, вернее высокий барный табурет, стоял на пешеходном переходе, но пересекать улицу пока не спешил, ждал, надо понимать, зеленого сигнала.
От подсчета стульев меня отвлек телефонный звонок.
— Ты где?
— Здесь.
Издевательский ответ, сам знаю. Когда на мои вопросы так отвечают, я злюсь, хоть и не подаю виду. Но Эдо такими штучками не проймешь.
— Уже приехал? Ну и как тебе?
Это, между прочим, он, зараза такая, на правах старинного друга, духа-хранителя и периодически исполняющего обязанности министра моих внутренних дел присоветовал мне съездить в Сполето: ах, седая древность, римский акведук, собор двенадцатого века, фрески Филиппо Липпи и еще примерно полсотни культурных аргументов в таком духе. Теперь от меня, надо понимать, требовалась реплика: "О да, ты был прав, это круто", но я обманул его ожидания, не выучил роль и понес отсебятину.
— Пока с определенностью могу сказать одно: тут зверски холодно. И очень много стульев.
— Стульев? Это как?
— Это так: на улицах всюду, куда ни глянь, стоят беспризорные стулья. Некоторые даже на проезжей части.
— Чтобы усталому путнику было куда присесть. — Мой друг наделен свыше дурацким даром мгновенно придумывать объяснения самым нелепым явлениям и происшествиям. — Надо же какой гостеприимный городок.
— Не сказал бы, — проворчал я. — Все вокруг нахрен закрыто. Даже кофе выпить негде.
— А который час? Ну правильно, и должно быть закрыто. У них же с полудня до четырех сиеста.
— Ага, — мрачно подтвердил я. — Население спасается от лютого зноя. Плюс шесть по Цельсию и ледяной ветер с гор.
— Ничего, ничего. Зато тебе есть куда преклонить усталое бедро. — Этот злодей был полон оптимизма.
— Жопу, — кротко сказал я.
— В смысле?
— Не бедро, а жопу. Если уж преклонять. Хочется точности в деталях. Это, наверное, от холода.
— А то у тебя, сироты, фляжки с ромом в кармане нет.
А кстати, есть. Положить я ее не забыл, а вот достать почему-то в голову не пришло. По всему выходит, я спасен.
— Спасибо, — сказал я. — Ты вовремя напомнил.
— Ну вот, — заключил Эдо. — Надеюсь, минут через пять ты наконец поймешь, что плюс шесть — это не минус шесть. При такой благословенной температуре уже вишни небось цветут.
— Цветут, — согласился я. — Вовсю. Возможно, через пять минут я перестану считать их дурами. Сейчас проверим. Время пошло.
Сунул телефон в карман и огляделся по сторонам в поисках подходящей скамейки. Подходящей — в смысле, не каменной. Потому что куртка у меня короткая, как летняя ночь. Но, увы, не настолько теплая. Я же думал, на юг еду.
Единственной альтернативой хладным каменным насестам, окружившим трубящего ангела, оказался стул — тот самый, с гнутыми ножками и до белизны истертым гобеленовым сиденьем.
Я достал из одного кармана фляжку, из другого портсигар, уселся на стул и расслабился прежде, чем успел сделать глоток рома, — стул был очень удобный, словно бы по моей мерке сделанный, таковы чудесные свойства старой мебели. А теперь вместо стульев, на которых удобно сидеть, стали делать стулья, с которых можно легко и без сожалений вскочить в любой момент; собственно, чем раньше, тем лучше. Таков, вероятно, дух времени.
Я закурил, спрятал фляжку в карман, но тут же снова достал и сделал еще один глоток. Не согрелся, но почувствовал, что мне вот-вот, буквально через несколько секунд станет тепло, и это обещание оказалось столь восхитительным, что я прикрыл глаза и замер, прислушиваясь к блаженному бормотанию организма. Я бы еще долго так сидел, но сигарета, сгоревшая на ветру почти без моего участия, обожгла пальцы. Я огляделся по сторонам, урны не увидел, в конце концов сунул окурок в щель между камнями, поднялся и пошел куда глаза глядят.
