— Можешь называть, — похоже, принцесса готова была пойти на огромные уступки, только бы я ее не бросил. Но чем объяснить такую внезапную перемену в отношении Высшей среди равных к «презренному кархану»?
— Джу-лиан… Наклонись…
Я послушно выполнил неожиданную просьбу, ожидая чего угодно — от удара до плевка в лицо. Но девушка только запустила пальчики под волосы на моем лбу (хотя я продолжал бриться даже лунной ночью, шевелюра моя порядочно отросла) и ощупала сперва мой лоб, потом правый и левый виски. То были божественные ощущения!
Наконец Наа-ее-лаа со вздохом уронила руку, и я впервые увидел на ее осунувшемся личике улыбку.
— Ты — итон… — прошептала она. — Я так и подумала… Но почему же ты не сказал сразу?
— Потому что и сам не знал. Ты не объяснишь мне, кто такие итоны?
— Перестань! — Наа-ее-лаа явно приняла мой вопрос за насмешку, и я замолчал, мысленно поклявшись впредь не распускать язык без крайней надобности.
— Дай мне руку… — снова слабо шевельнула губами принцесса.
Я поспешно вложил ладонь в ее крошечную раскаленную ручку, и Наа-ее-лаа хрипло торжественно проговорила:
— Высочайшая среди равных, Наа-ее-лаа, дочь Сарго-та, нонновар Лаэте, дарует тебе, итон Джулиан, право ухаживать за ее особой…
Я вздохнул с таким облегчением, словно благополучно сдал сверхсложный экзамен.
— … И жалует тебе звание лавадара…
Принцесса произнесла еще несколько непонятных слов — наверное, некую официальную формулу — и устало прикрыла глаза.
Когда она снова посмотрела на меня, то был взгляд уже не высокомерной царственной особы, а несчастной больной девушки, ожидающей помощи от равного с ней существа.
— Джу-лиан… Мне так плохо… — совсем по-детски пожаловалась Наа-ее-лаа.
— Вздохни поглубже и скажи, болит ли в груди, — попросил я.
— Везде болит, — она вдруг всхлипнула. — И в груди… И в голове… Но больше всего — ноги…
— Ты позволишь тебе помочь?
— Да… Пожалуйста…
Дочь Сарго-та разрешила смазать и забинтовать свои обмороженные ноги и устроить себя поудобнее. Потом я напоил Наа-ее-лаа, положил смоченный холодной водой платок на ее пылающий лоб…
Теперь принцесса с благодарностью принимала все мои заботы, я же чувствовал себя последним негодяем, сознавая, что подобные меры никак не могут ее спасти.
Наа-ее-лаа становилось все хуже. Она выбралась из спального мешка и расстегнула воротник рубашки — видимо, до пределов, дозволяемых лунными правилами приличия, то есть на две пуговицы. Принцесса беспокойно ворочалась, пытаясь спастись от боли и от сжигающего ее тело огня, но ни одной жалобы больше не сорвалось с ее потрескавшихся губ. Эта девочка обладала храбростью, какой мог похвалиться далеко не каждый сильный мужчина!
Когда очередная волна жара отступала, Наа-ее-лаа принималась тихо говорить, хотя ее то и дело прерывали приступы надрывного кашля.
Как, должно быть, истосковалась наследная принцесса Лаэте по сочувствию и пониманию, раз спешила поверить свои горести почти незнакомому человеку!
Теперь я наконец узнал, как и почему она очутилась в горах ва-гасов.
Отец Наа-ее-лаа, ямадар города-государства Лаэте, задумал выдать единственную дочь за некоего Кависа, главу служителей бога Интара. По замыслу Сарго-та, подобный союз церкви и государства должен был укрепить его трон, но Наа-ее-лаа спутала планы отца. Не знаю, чем ей так не угодил этот Кавис, только она решилась на отчаянный план: выкрала священные крылья из храма Интара, поднялась на крышу дворца и отдалась на волю ветра.
Управлять священными крыльями умели лишь высшие жрецы, и принцесса ничего не смогла поделать, когда ветер стал относить ее к Свободным Горам. Там ее сперва чуть не прикончила буря, а потом взяли в плен четвероногие каннибалы…
Но с еще большей ненавистью и отвращением, чем о Кависе или о любом из ва-гасов, Наа-ее-лаа говорила о Кларке Ортисе. Этот ублюдок осаждал ее на каждом привале, уговаривая уступить его домогательствам и обещая взамен свою помощь и покровительство. Наконец оскорбленная принцесса Лаэте чуть не выцарапала Ортису глаза, и тогда негодяй, должно быть, наговорил на пленницу Го-ва-го. С тех пор Наа-ее-лаа перестали кормить и заставили идти пешком. Если она отставала, ее били, а дети но-вансов отбирали почти всю еду, какую ей удавалось найти…
Слушая о том, что пришлось вынести девушке во время последних четырех ол похода, я до боли стискивал кулаки. Непонятно, как выросшая в довольстве и холе дочь ямадара вообще смогла все это выдержать?
Да, маленькая слабая Наа-ее-лаа оказалась крепким орешком! Но теперь ей не могла помочь вся ее отвага и стойкость: истощенный организм был не в силах бороться с недугом.
Лунная девушка уже не металась по своей жалкой постели, а лежала неподвижно, закрыв обведенные темными кругами глаза и тяжело дыша. Изредка она приподнимала тяжелые веки и, убедившись, что лавадар Джу-лиан сидит рядом, снова впадала в забытье.
Я видел, что она умирает.
И когда Наа-ее-лаа в очередной раз с трудом приоткрыв глаза, жалобно взглянула на меня, я решился.
Пусть я стану убийцей, но сидеть и безучастно смотреть, как гибнет эта девушка, было выше моих сил!
Я разделил таблетки олететрина и аспирина на четыре части, растер их с водой и влил смесь в запекшийся рот Наа-ее-лаа. Теперь оставалось только ждать.
Спустя полчаса мне показалось, что больной стало легче дышать. Боясь поверить в это, я молча сидел рядом, вслушиваясь в хриплое неровное дыхание принцессы…
Еще через полчаса впервые за долгое время я услышал ее голос: Наа-ее-лаа пошевелилась и попросила пить. Я напоил принцессу, вылил остатки воды на руку и положил холодную мокрую ладонь на ее горячий лоб.
— Тебе лучше, Неела… Прости, Наа-ее-лаа?
— Да… Ты можешь называть меня Неелой…
Спохватившись, что веду себя слишком вольно, я поспешно отдернул руку, но принцесса успокаивающе улыбнулась мне распухшими губами. Именно эта жалкая улыбка навеки отдала мое сердце рыжеволосой лунной девочке — Наа-ее-лаа, дочери ямадара Сарго-та.
Вскоре девушка задремала, но через два часа я разбудил ее, чтобы дать новую дозу лекарства.
На этот раз результат наступил почти мгновенно. Лоб Наа-ее-лаа покрылся испариной, и мне пришлось выдержать нелегкую битву, прежде чем я уговорил свою подопечную позволить мне снять с нее мокрую от пота рубашку и надеть ту, которая была на мне — пусть давно не стиранную, но сухую. Засим последовал крайне сложный трюк: я ухитрился раздеть и одеть принцессу вслепую, ни разу не оскорбив нескромным взглядом ее ямадарское высочество.
Приняв лекарства в третий раз, Наа-ее-лаа улеглась на бок, свернулась калачиком и крепко уснула.
