И эта мука тянется так долго, долго.
Любопытные нимфы, маленькие козлоногие сатиры и разные лесные уроды толкаются около входа, шепчутся, хлопают в ладоши, прыгают, пищат и звонко, пронзительно смеются.
Но вот чей-то хохот раздается все громче, покрывает все другие голоса и громовыми раскатами наполняет лес; зеленые холмы и овраги отвечают ему победным, радостным эхом.
Артемида протяжно вздохнула и пробудилась. Покрытая холодным потом, бледная, с распущенными волосами, вскочила и огляделась кругом.
Рядом с ней никого не было.
Козел, приходивший ночью, куда-то исчез.
Быть может, она видела его во сне? Нет, на земле заметны следы его острых копыт.
Неподвижно застыл в десятке шагов труп убитого лося. Купаясь в ярких лучах солнца, над ним звенели уже рои золотистых мух.
Близ него разлеглись пришедшие к утру собаки. Вероятно, козел скрылся при их приближении…
А далеко, далеко в горах гремели раскаты чьего-то веселого смеха.
«Так смеется только Пан», — подумала богиня, и ночные сновидения почему-то всплыли в ее голове, яркой краской отражаясь на бледных ланитах.
Она снова прислушалась.
«Нет, это не смех, — решила богиня немного спустя. — Теперь как будто эхо охотничьего рога… Это подруги».
Действительно, на узкой тропинке из-за соседнего холма скоро, одна за другой, показались вооруженные луками нимфы. Некоторые из них вели на сворах свирепых собак; иные держали в руках короткие острые копья.
Строго глядела на них неподвижная, как статуя, Артемида…
* * *
Зато как весело хохотал, окруженный своими верными нимфами, довольный, ликующий Пан.
— Как тебе удалось это сделать? — спрашивали его недоумевающие, слегка нахмуренные гамадриады.
— О, это был трудный подвиг. Цветам и травам я велел нашептывать спящей сны, полные ужасов, от которых ее спасал белый козел. Затем я подошел к пробужденной Артемиде в виде того же козла и начал ласкаться. Это подействовало. Она даже не хотела меня отпускать и заснула, обнимая мою шею.
Тут я не удержался, чтобы не поцеловать ее раза два или три.
Утром мне помешали вернувшиеся собаки. С вечера я отманил их быстроногим зайцем, который достаточно их измучил, прежде чем они его изловили… При появлении псов я поспешил удалиться.
Только Вы, пожалуйста, никому не рассказывайте об этом!..
Безрассуден, кто доверяется женщинам. Скоро Эллада и Фригия, Фракия, Крит и Цитера узнали про случай с сестрой Аполлона. Веселые нереиды передали весть о нем даже на самые маленькие острова.
Злорадно улыбалась Паллада. Звонко хохотал Гермес. Печально кивала головой Деметра, и три дня ходил мрачным нахмуренный Феб.
От богов узнали и люди. Они шепотом рассказывали друг другу про смелую хитрость Пана и втихомолку смеялись над горем обманутой Артемиды…
Вот почему ей ежегодно приносят в жертву круторогого белого козла.
Учитель, в соседней роще я видел сегодня плачущую Мирринию. Она била себя в грудь и клялась, что нет на земле человека непреклонней тебя… Она грозила даже покончить с собой, как Телебоя… Почему ты их прогоняешь?
— Ты желаешь знать, гемониец, почему я отверг любовь голубоглазой Мирринии, почему прогнал от себя пришедшую под черным плащом белорукую Телебою? Дорогой мой, неужели не мог ты заметить, что все женщины мира мне неизвестны?
— О трижды Великий Орфей, о мой учитель, сколько лет прошло уже с тех пор, как ты потерял Эвридику. Неужели даже теперь тоскует по ней твоя безутешная душа?
— Нет, мой мальчик, я не томлюсь по оставленной в Тартаре супруге. И если бы бог, повелитель подземного мира, вновь отпустил ее на поверхность земли и она пришла ко мне в Гемонию, — верь мне, — я бы только молча от нее отвернулся.
— Учитель, разве ты не любил ее? Или несправедлива молва о том, что ты опускался в недра Аида ради супруги? Я слышал, что грозный Гадес был тронут твоею лирной игрой и печальной песней. Я слышал, что он позволил тебе увести на ясный простор, под кров лазурного неба, твою Эвридику. И лишь оттого, что ты нарушил запрет не смотреть на нее, пока совсем не выйдешь из Тартара, супругу твою увлек обратно в черный Аид крылатый бог Гермий… Разве это не правда, сын сладкозвучной Музы?.. Но прости, ты нахмурен, я, вероятно, задел незажившие раны твоей наболевшей души.
Некоторое время на вершине поросшего кипарисами холма длилось молчание. Орфей сидел на пологом откосе. Около него на пестрых цветах лежала большая черная самка пантеры, с мурлыканьем гнувшая спину под ласковой рукой певца. Гибкий кончик хвоста кровожадного зверя игриво бил по зеленой траве. На нижних ветвях кипариса висела много славных побед стяжавшая лира. Кругом на деревьях сидели примолкшие птицы. Издалека слетелись они послушать Орфея.
Фракиец перестал гладить животное и, устремив взор в сторону дальних ущелий, произнес задумчивым тоном:
— Тебе говорили правду, о Антимах, но не всю. Повторяю, если бы на землю вернулась из области мрака та, которую я некогда звал своей Эвридикой, сердце мое не заныло бы сладкой болью. Нет для меня больше женщин и дев на земле, омываемой сине-зелеными волнами. Все они лживы, и в их деланно ясных глазах светит собачья рабская низость, страх перед сильным, на дне же души таится у них вечная похоть, и всюду ищут они новых объятий, новой добычи!..
— Как, учитель, даже твоя Эвридика?!
— Да, даже она. Никогда не забыть мне того, что случилось в обители мертвых… Когда мрачный Гадес, склонясь на мольбы Персефоны, согласился отдать Эвридику и ее подвели ко мне две нимфы из темных вод Леты, я окинул внимательным взором лицо той, кто была моей женою.
Она стояла, нагая, бледная, стыдливо потупив ресницы, словно скрывая радость свидания с мужем.
— Вот твоя Эвридика! Гермес проводит вас до входных дверей царства забвения. Супруга твоя пойдет вслед за тобой. Но горе тебе, если взглянешь назад раньше выхода!.. Ты же, сын Майи, приблизься, чтобы услышать поручения мои к эгидодержавному брату.
Гермес подошел к царю преисподней, и бессмертные боги долго шептались между собой, смеясь и глядя по временам на нас с Эвридикой.
— Можешь идти! — сказал мне наконец повелитель Тартара, и мы, на изумление скорбным теням, пустились в дорогу.
Твердым шагом стремился я к выходу. Гордость победы теснила мне душу. Пальцы мои перебирали лирные струны, и шествие наше сопровождалось торжественным звоном… Тени усопших молча давали нам путь. Грустные лица их безучастно смотрели на нас с разных сторон. Выход был уже близок. Лазурно-лиловым снопом врезались во тьму стрелы светлого дня.
