Аркадий Застырец - Кровь и свет Галагара

— Тагунский разъезд. Числом — дюжина и один. Зайгалами размахивать — мастера.

Ни царевич, ни Кинн Лакк не успели вымолвить на это ни слова, как раздался властный пронзительный голос:

— Кто такие? Стойте и отвечайте, именем великого Цфанк Шана, властелина Кри и Цли!

— Это гнусная ложь и самозванство, — негромко сказал царевич, а в сторону вопрошавшего с достоинством выкрикнул:

— Здесь Ур Фта, сын воистину великого царя Белобрового Син Ура, и его походная свита.

— Твоя воля, благородный царевич, — вполголоса проговорил Нодаль, доставая из-за спины посох, — Но теперь придется перебить всех до единого. Не следует допускать, чтобы в Саркате раньше времени узнали о твоем прибытии.

— А, это ты, слепой вонючий выродок белобрысого айзурского сарпа! — вновь крикнул тот, кто, по-видимому, стоял во главе отряда. — Как же это тебя мамки без присмотра выпустили? Не ровен час, лобик расшибешь!

Царевич ничего не ответил, только скрипнул зубами, быстро надел на голову шлем, грохнув тугою застежкой, и протянул в сторону Кин Лакка левые руки:

— Лук и стрелы! — словно со дна железного колодца донесся до форла голос Ур Фты.

Тагунский командир, меж тем, хохотал, откинувшись в седле, а вместе с ним веселилась и вся дюжина его подчиненных.

— Дозволь, благородный Ур Фта! — воскликнул закипающий гневом Нодаль. — В три афуса я скину их головы в грязь как мячи для игры в бозабар!

— Постой! Мне нанесли смертельное оскорбление, — раздался из-под зеркального забрала далекий голос царевича. — И не ты, славный Нодаль, прольешь кровь, которою оно будет смыто.

Царевич поднял в вытянутой руке черный лакированный лук и, наложив стрелу с наконечником хо отменной закалки, натянул тетиву, словно прицеливаясь куда-то в сторону, далеко от гогочущих всадников. Это еще больше развеселило их начальника, грузного, осанистого крианина в лихо заломленной тагунской шапке с пучком черно-желтых кистей на макушке.

— Глядите-ка! — вновь закричал он во все горло. — Этот урод с железным яйцом на башке еще и стрелять собрался. Того и гляди попадет в кого-нибудь… случайно! Эй, ты, царевич безглазый! А я — Кул Лах, дюжинник тагунской заставы третьего…

Договорить он не успел. Царевич вдруг развернулся, мгновенно прицелился на голос и спустил тетиву. Уныло и коротко просвистев, стрела раздробила крианину верхнюю челюсть и вышла сзади, пробив затылочную кость.

— Убит? — крикнул царевич.

— Убит, — раздался в ответ голос форла.

— Дозволь, благородный Ур Фта! — повторил Нодаль, воспользовавшись лумом панической тишины в рядах противника.

— Дозволяю, — сказал царевич. Тишина взорвалась щелканьем плеток и улюлюканьем тагунов, в тот же лум перекрытыми боевым воплем Нодаля. Он устремился им навстречь, и посох вращался в его руках, словно соломинка в водовороте.

Утекло не более шести афусов — и все было кончено. Искалеченные тела валялись на площади в дюжину круговых уктасов. Причем среди них оказалось четыре гаварда с проломленными черепами и сломанными спинами, которых Нодаль нечаянно задел своим посохом в пылу сражения. Он подъехал к царевичу и, поборов толчки слегка сбившегося дыхания, сказал:

— Дорога в Дигал свободна, благородный царевич. К твоему удовольствию, мы теперь же можем завершить переход.

По пути в Дигал не случилось более ничего примечательного. В городе Нодалю без труда удалось продать гавардов за хорошую цену и нанять лодку до Сарката. Сбрую, доспехи и кое-какой провиант, закупленный тут же на дигальском базаре, сложили на корму под навесом, сплетенным из тонких побегов мубигала. Двое дюжих лодочников согласно кивнули, когда Нодаль после короткого совещания сообщил им, что отплыть решено завтра на рассвете. Но как только они услыхали, что плыть придется весь день без остановок, чтобы успеть в столицу глубокой ночью, оба враз замахали руками и, сделав вид, что ни за что не согласятся плыть на таких условиях, потребовали убрать с их лодки поклажу. Поломавшись немного и добившись от Нодаля удвоения платы, они, однако, вновь закивали, с довольными улыбками и вполне избавившись от страха перед тяготами предстоящего пути.

К вечеру короткая галагарская весна начала двенадцатидневное царствование и воссела на шатком своем престоле. Теплый воздух пронзили пьянящие ароматы. Закатное солнце пригревало как жарко натопленный круглый очаг.

Устроившись на постоялом дворе неподалеку от лодочной пристани, царевич и его спутники вышли в сад, простиравшийся на задах гостиничного пристроя, и уже не пожелали оттуда уходить. Они велели накрыть себе стол в изящной мубигаловой беседке, окруженной густыми зарослями цветущих бирцид. После обильной трапезы, состоявшей из маринованной речной лирды, белых миарбов в лиглоновом уксусе, длинных серебристых рузиавов, вместе с икрою обжаренных в зеленой заливке, и хрустящих палочек лахи-гухи из отборной корсовой муки, все трое принялись смаковать здешний напиток — кисло-сладкую гирану — и заедать питье, как принято в Дигале, темно-синими ягодами клах. Именно этим сочетанием вызывались приятное головокружение и нежный мелодичный звон в ушах. Оцепенение разорвал хриплый голос Кин Лакка:

— Напиток чересчур тонкий и более пристал изнеженным красавицам, погруженным в бесплодные мечты.

— В самом деле, — сказал царевич, отставив резную чарку. — Не пора ли подумать и обсудить, что станем мы делать в Саркате.

— Полагаю, лучше всего — разделиться, — сказал Нодаль, не подумавший выпускать свою чарку из рук, и закинул себе в рот парочку дурманящих ягод. — Мы без особого труда проникнем в город. Это я беру на себя. Затем ты, царевич, и ты, наставник, позаботитесь о гавардах. Надо будет проникнуть в левое крыло царского гавардгала и вывести трех, ибо царевна весит немного, да и в седле ей будет не удержаться.

— Ручаюсь, мы выберем самых крепких, — сказал Кин Лакк. — Но продолжай, славный Нодаль. Ты, верно, тем временем направишься прямо во дворец.

— Вернее некуда, если не сказать — прямо в опочивальню царевны. Вот эти чудесные зернышки набирского залидиоля я вложу ей в ноздри, и до тех пор, пока кто-нибудь не извлечет их обратно — думаю, благородный царевич сделает это собственными устами — царевна будет погружена в безмятежный сон. Затем я выйду с ней из дворца и поспешу к краю Мигоновой рощи у Северных ворот, где вы с гавардами наготове будете поджидать меня и мою драгоценную ношу. После этого я снимаю стражу, открываю ворота — и мы свободны как ветры прилива.

— Что же, прекрасно, — сказал Кин Лакк, — но ни мне, ни благородному царевичу ни разу в жизни не доводилось бывать в крианской столице. Не заплутать бы нам, оказавшись в незнакомом городе, да еще во мраке ночном.