Аркадий Застырец - Кровь и свет Галагара

— Вернее некуда, если не сказать — прямо в опочивальню царевны. Вот эти чудесные зернышки набирского залидиоля я вложу ей в ноздри, и до тех пор, пока кто-нибудь не извлечет их обратно — думаю, благородный царевич сделает это собственными устами — царевна будет погружена в безмятежный сон. Затем я выйду с ней из дворца и поспешу к краю Мигоновой рощи у Северных ворот, где вы с гавардами наготове будете поджидать меня и мою драгоценную ношу. После этого я снимаю стражу, открываю ворота — и мы свободны как ветры прилива.

— Что же, прекрасно, — сказал Кин Лакк, — но ни мне, ни благородному царевичу ни разу в жизни не доводилось бывать в крианской столице. Не заплутать бы нам, оказавшись в незнакомом городе, да еще во мраке ночном.

— И об этом не беспокойтесь. Впереди у нас целый день пути. Я успею описать вам каждый закоулок, а для тебя, наставник, изображу Саркат, каким он выглядит с высоты птичьего полета.

— Твой план хорош, — задумчиво молвил царевич. — И мы попытаемся его осуществить. Но как вы думаете, учитель Кин Лакк и быстроумный Нодаль, куда мы направимся, выехав за пределы Сарката с похищенной царевной?

— Быть может, обратно в Дигал, через Саклар — и в войско великого Син Ура? — наобум предположил Нодаль.

— Ошибаешься, любезный Нодаль. Выехав через Северные ворота, мы и отправимся на север. И устремимся, не слишком задерживаясь на привалах, к самой границе Миргалии, туда, где возвысила свои неприступные стены восьмибашенная Эсба.

— Четыре с лишним сотни аэталов, — сказал невозмутимый Нодаль. — Вероятно, будем на месте к концу четвертого дня.

— Замысел царевича осветил мой разум, как солнце в полночь! — воскликнул Кин Лакк. — То, что не суждено свершить нам в Тсаарнии, мы свершим в миргальских землях! И если ты, славный Нодаль, говорил правду о лучниках и косарях из Миргальского леса, жаждущих мятежа, — мы достигнем исполнения желаний. И вернемся в Саркат среди бела дня во главе мятежных отрядов.

— Предположение о том, что сказанное мною о миргальских головорезах не вполне соответствует истинному положению вещей, не соответствует истине, уважаемый наставник, — с великодушной улыбкой вымолвил Нодаль.

Кин Лакк молча кивнул и, поднявшись, предложил прогуляться по саду. Солнце скрылось, и в наступивших сумерках благоухание сделалось почти невыносимым. В буре белоснежного цветения бирцид, чьи маленькие лепестки уже кружились в воздухе на гребнях теплого ветра, все трое вдруг остановились. И Кин Лакк сказал:

— Разное может случиться. И не диво, если удача не всегда будет сопутствовать нам на избранной трудной дороге. Принесем же клятву, славный витязь, теперь, посреди этого прекрасного вертограда, в том, что не отступимся и не предадимся спокойной жизни, станем верно служить благородному царевичу до тех пор, пока он не вернет в глаза свои свет и не уничтожит злокозненного чернородного дварта Ра Она.

Кин Лакк опустился на колени и прикоснулся рукою к руке царевича.

— Скорее погибнем, — сказал Нодаль и сделал то же самое. Позднее были еще сложены об этом такие строки:

Наутро лодка с тремя героями на борту под небольшим прямоугольным парусом, подгоняемая свежим рассветным ветром и плавным течением зеленоватых вод Зиары, заскользила по направлению к Саркату.

Не будем говорить о том, как проводили время в пути царевич и его спутники, ни повторять слова форлийских витвол, которыми веселил сердца Ур Фты и Нодаля славный Кин Лакк, ни пересказывать произносимые тогда для забавы бесконечные истории любовных приключений витязя с посохом, давно заключенные в отдельную книгу, сотрудницу в грезах любвеобильных юнцов.

Перешагнем через день с пристани утра на берег ночи, взлетим на высокую стену из белого сафа вместе с Кин Лакком или, подобно Ур Фте и Нодалю, перелезем через нее по сброшенной форлом веревке из крепких волокон рудлы — пока неусыпные стражи расходятся в разные стороны, повернувшись друг к другу спиной. Оставим двоих у ворот гавардгала и проследим за третьим, крадущимся вдоль стены к восточным воротам сада, окружающего царский дворец.

Ты, верно, спросишь: к чему эти лишние хлопоты? Отчего бы не дождаться ясного дня и не войти в город с толпою жителей окрестных сел, стекающихся на базарную площадь Сарката? Почему бы не купить гавардов вместо того, чтобы красть их, да еще из-под носа у царских гавардиров? Ты недоумеваешь, не в силах подыскать какой-нибудь ответ на эти свои вопросы? Ну что ж, оттого ты и не был никогда в Галагаре, оттого и не стоял в ту ночь рядом со знаменитым Нодальвирхицуглигиром Наухтердибуртиалем, который, крадучись на женскую половину царского дворца, задушил волосяною удавкой одного за другим добрую дюжину отборных стражей, вооруженных топорами на длинных рукоятях, отомкнул не одну дюжину хитроумных запоров и, затаив дыхание, остановился у двери в опочивальню царевны. Прислушавшись и оглядевшись по сторонам, он мягко толкнул дверь и ступил за порог, перешагнув через тело здоровенного евнуха, облаченного в безрукавный тисан и широкие сатьяры из белого и алого цинволя. Нодаль сделал несколько шагов по направлению к невысокому ложу, занавешенному полупрозрачным чидьяровым пологом, — и его сознание помутилось. Но помутилось лишь на один мимолетный лум и, конечно, не от каких-нибудь подлых умыслов. Просто вдохнул он едва уловимый аромат драгоценных курений, витавший в сонных покоях прекрасной Шан Цот, или коснулся тяжелой рукой невесомой волнующей ткани…

Преодолев понятную слабость, Нодаль склонился над ложем и холодно глянул на царевну, окутанную сном. Ее черты, залитые теплым светом, струящимся из множества пристенных фонарей, сияли спокойным совершенством. А все же верный витязь был невозмутим, словно глядел в бревенчатую стену. Пошарив за пазухой, он извлек заветные зерна залидиоля, взял их с ладони в щепоть и протянул руку к погибельно прекрасному лицу. Как вдруг ресницы Шан Цот задрожали, и она широко раскрыла глаза, сверкавшие подобно двум громадным альдитурдам, упавшим на снег. Но отважный Нодаль не дрогнул и спешно пустил свои зернышки в ход. В тот же лум волшебные глаза царевны, неотрывно глядевшей витязю в лицо, подернула томная дымка, и выражение ужаса в них сменилось глубокой волной сладострастья. Однако и эта волна не захлестнула твердое сердце героя. Он не стал дожидаться, пока веки царевны опустятся под тяжестью новой дремы, наспех завернул ее в сорванный тут же чидьяр и кинулся прочь из дворца, неся на плече сокровище, завладеть которым не чаяли и во сне несметные дюжины ловких агаров. А в мягком ларце, где хранилось сокровище прежде, теперь лежал, утопая в пуховых подушках, бездыханный евнух с выпученными глазами и широко раскрытым ртом.